— Так это был ты, — нашелся Андриск, лихорадочно соображая, что еще мог делать ребенок на верхней палубе. — Ты удержал меня, когда я хотел забраться на деревянную статую на носу.

— Это была статуя Артемиды! — подсказал Николай. — И судно по статуе называлось «Артемидой». Крупнее этого корабля никто не строил, кроме сиракузян. Говорят, на нем Эмилий Павел привез в Италию свою победу над Персеем.

— А мы куда путь держим? — поинтересовался Андриск.

В глазах у моряка блеснули искорки.

— В Остию! Выполним царский приказ. Этого Филарха я связал. Вредный человечишка. Пусть прохладится в трюме. А в Остии мы его сдадим ромеям, расписку получим, как положено. А там куда прикажешь, государь. Я перехожу к тебе на службу.

— Путь у нас один! — произнес Андриск, вскидывая голову. — В Пеллу!

«Публий Сципион Полибию желает радоваться!

И вот я на земле Африки, которую вы, эллины, называете Ливией. В день моего приезда развернулась ожесточенная битва между нумидийцами и карфагенянами. Мне посчастливилось наблюдать за нею с холма. Я ощущаю себя Зевсом, следящим с Иды за сражением троянцев и тех давних ахейцев, возглавляемых Агамемноном. И так же, как Зевс, я не питал симпатии ни к одной из воюющих сторон, а только любовался боем, как захватывающим зрелищем.

Два дня спустя меня, как внука Сципиона, принял с распростертыми объятиями Масинисса. Легионы в Испании получат слонов! Но я не верю, что это будет способствовать успеху. Наш консул — человек жестокий, алчный и непорядочный. Он, как я убедился, ведет беззаконную войну ради собственного обогащения. С местными жителями он обращается как палач. Все это не кончится добром.

А потом я побывал в Карфагене и любовался красотою и многолюдием этого великого города. Осматривая городскую крепость с ее великолепным храмом, искусственную гавань, заполненную торговыми судами, я все время вспоминал связанные с Карфагеном великолепные главы твоей «Истории». Вот бы кому быть сейчас рядом со мной!

Карфагеняне, услышав мое имя, проявили несвойственное им гостеприимство. Они умоляли меня выступить посредником при заключении мира с Масиниссой. Мне кажется, что и он готов пойти на мировую. Но этого ему наши не позволят. Я слышал, что вскоре в Карфаген во главе посольства прибудет Катон.

Будь здоров. Твой Публий».

Перед возвышением для консула и оратора возникла старческая фигура. Катон шел медленно, с трудом волоча худые ноги, видневшиеся из-под короткой, низко подпоясанной тоги. Взойдя на помост, он поправил тогу и начал так тихо, что в задних рядах курии его едва могли расслышать:

— Отцы-сенаторы! В тот день, когда в Рим с жалобой на Карфаген прибыл Масинисса, вы назначили меня главою посольства в Африку. Я хочу доложить о своей миссии.

Голос Катона зазвучал тверже:

— Нет! Я не могу сказать, что карфагеняне нарушили условия договора, некогда подписанного от вашего имени консулом…

— Сципионом! — выкрикнул кто-то из зала.

— У карфагенян, — невозмутимо продолжал Катон, — как раз столько военных кораблей и боевых слонов, сколько мы им разрешили иметь. Но разве в этом дело?

Надо ли давать противнику возможность прикрываться договором, как щитом? Я видел процветающий город, гавань, наполненную торговыми судами, страну, еще более богатую, чем была до того, как мы наложили на пунов огромную дань и отняли у них Испанию. Я видел долины, покрытые виноградниками и садами, виллы богатых купцов и землевладельцев. Консул совершил преступление, не уничтожив Карфаген после битвы при Заме! И вот результат.

Катон вытащил из-под тоги большой круглый предмет и, потрясая им в воздухе, вдруг завопил:

— Эта смоква растет на расстоянии трех дней пути от Италии! Видали вы что-нибудь подобное? А виноград! Мой Геркулес! Я никогда не ел более крупного и сладкого винограда, чем в Карфагене!

Сенаторы изумленно переглядывались, не в силах понять, чем досадила старику карфагенская смоква. Да и посылали его в Карфаген вовсе не для того, чтобы сравнивать смоквы.

В наступившей тишине прозвучали заключительные слова, произнесенные вполголоса. Тем не менее их услышали все.

— Карфаген должен быть разрушен!

Невозмутимое выражение Катона и равнодушный тон, которым он произнес слова, ставшие поговоркой, только подчеркнули их беспощадный смысл.

Едва Катон успел сойти с помоста, его место занял Сципион Назика.

— Отцы-сенаторы! — начал он. — Я не могу по примеру Катона что-либо показать вам. Ибо вместо смоквы мне пришлось бы поднять такую тяжесть, с которой не справиться и Геркулесу. Поэтому я полагаюсь на ваше воображение. Представьте себе нумидийского скакуна с оседлавшим его смуглолицым всадником и добавьте еще тысячу таких же нумидийцев — несущуюся на вас лавину коней и людей. Теперь нумидийскую ярость принимает на себя Карфаген. Карфаген — щит, закрывающий нас от огненного ливийского смерча. Вот о чем надо думать! Не об убытках торговцев смоквами и виноградом, о выгодах или невыгодах существования Карфагена, ранее нашего смертельного врага, а теперь — естественного союзника. Поэтому я утверждаю: Карфаген должен быть сохранен!

Поднявшись со своего места, консул сказал:

— Выступившие ораторы отклонились от обсуждаемого вопроса. Пока речь идет не о разрушении или сохранении Карфагена, а о нарушении пунами договора, согласно которому они не могут вести внешних войн. Нам известно, что карфагенский полководец Гасдрубал выступил против нумидийцев и нанес им поражение. Как отнестись к этому? Не обратить внимания или покарать пунов? Ставлю на голосование. Кто за первое предложение — влево, кто за второе — вправо.

Курия заполнилась шарканьем ног и шелестом одежд. Через мгновение стало ясно, что смоква, привезенная Катоном, оказалась более весомым аргументом — сторонники мира остались в меньшинстве.

— У нас еще один вопрос, — начал консул, когда сенаторы вернулись к своим местам, — о судьбе задерживаемых ахейцев.

— Какой это вопрос! — выкрикнул с места Катон. — Пусть убираются! Есть ли разница в том, кто похоронит ахейских старцев — наши или их могильщики?!

В курии повисла тишина. Большинство сенаторов были явно смущены цинизмом Катона. Уместно ли человеку, чей возраст перевалил за восемьдесят, вспоминать о могильщиках? Да и что заставило Катона так резко изменить позицию? Ведь все эти годы он выступал против отмены решения сената об удержании ахейцев в Италии?

— Итак, — невозмутимо произнес консул. — Имеется лишь одно мнение: ахейцев следует отпустить. Есть ли другие суждения?

Поднялся Сульпиций Гал:

— Разреши сказать. Ахейцев надо не просто отпустить, а нашим постановлением вернуть им те должности, которые они занимали до изгнания. Например, Полибий, сын Ликорты, ныне историк, был до изгнания гиппархом. Справедливо ему и вернуться к этой должности.