Если бы кровь текла из него, то это можно было бы списать на крысу. Но кровь текла где-то из середины отдушины, не доходя до начала прохода. Текла она из пустого места, где не было вообще ничего.

— А на нах*й, стирай свою дребедень! — показал я на знаки по углам.

Змей стёр их. И кровь остановилась. Вот хотите верьте, хотите нет.

Ни Стас, ни Дельфин нам не поверили с утра. Думали, мы их снова разыгрываем. Только через пару дней мы узнали, что примерно той ночью, когда мы видели кровь, в одной из камер второго этажа, повесился ещё один заключенный. Тоже на простыне.

Надо отметить, что самоубийства в тюрьме большая редкость. Действительно большая редкость. Да, отрицаловы вскрываются, причем вскрываются иногда так, что их еле спасают, но там цель не умертвить себя, а прекратить пресс со стороны сотрудников. Но чтобы зек сводил счёты со своей жизнью… Это скорее исключение. В тюрьме ты очень начинаешь ценить свою жизнь и свободу. Там ты осознаёшь важность этих слов.

Не знаю уж что это было. Совпадение, групповая галлюцинация или заигрывание Змея с оккультизмом, но больше Змей на тему мистики не шутил.

Этап в МВК

Пришло время этапа: с утра меня и Стаса заказали со всеми вещами, дав несколько часов на сборы. Я попросил Змея обрить меня наголо одноразовым станком. Для того, чтобы избежать быстрого затупления, со станка снимали «тормоза», перегородку около лезвия, тем самым делая из безопасной бритвы — опасную. На малолетке брил сокамерников в основном один и тот же человек, который умел управляться со станком, иначе такая процедура сулила множество порезов.

Смыв с бритоголовой макушки остатки волос, я собрал сумку и оделся по «стилю»: голубые джинсы, толстовку «Lonsdale», которую намутил у кого-то по этапу. Понимал, что предстоит ехать в тот ещё козлятник, поэтому приём будет жёсткий.

— Будет возможность, бейте стёкла в окнах, — наставлял нас Дельфин, который сам ещё не был в колонии. — Заворачивайте крупные осколки в футболки и режьте актив. Тогда, может, в СУС уедите.

Я не знал, как вести себя по приезду. Тряпку брать однозначно не хотел. Но вскрывать себе вены не горел желанием. В то же время хотелось сохранить здоровье, блатным становиться не стремился. «Пойду в отказ, а там пусть будет как будет,» — думал я.

Время тянулось очень медленно, адреналин уже подогревал кровь. Наконец, дверь в хату открылась и назвали наши фамилии. Мы попрощались со Змеем и Дельфином и вышли с хаты.

Нас провели в другую часть корпуса и завели на сборку. На ней уже сидели другие этапники.

— Здарова, братан! — я обрадовался, увидев Бахарика.

— Что делать решил? — спросил он у меня.

— В отказ идти, конечно, что ещё! А ты?

— Я тоже, вопрос же решил за себя. Все равно на перережим едем.

Отведя меня в сторону, он сказал, что везёт в жопе заточку, чтобы порезать активистов.

— Ты дурак что ли?! Бить же будут по приезду, все внутренности себе повредишь! — сказал я.

— Я хочу на дальняк отпроситься после шмона и там её достать.

— Ну, смотри! — мы подошли к остальным.

Контингент на этап подготовили, конечно, знатный. Было ясно, что нас специально собрали всех вместе и приём обеспечат жёсткий. Этапа ждали: Шмидт — смотрящий на можайском централе за малолеткой, уже год сидевший на взросле; Стас — мой сокамерник, убивший мента; Бахарик, отсиживающий срок в третий раз; ещё один парняга, пару месяцев отсидевший на взросле, имя его не помню; ну и я — тоже сидевший на взрослом и смотрящий на малолетке за общим корпуса. Все ехали на перережим.

Шмидт был крупным парнем, чуть выше меня, с длинными волосами, сидел уже года три, и после подъёма на взросляк смотрел там за малолеткой. Сидел за убийство, срок ему дали по максимуму — десять лет. Убил он скинхеда, но по бытовым мотивам. Это был его знакомый и у них ночью в парке случился конфликт. Шмидт с другом его избили и воткнули нож в глаз. На взросле Шмидт, ранее не употреблявший наркотики, пристрастился к героину. Первый раз я видел, чтобы человек, ранее не употреблявший наркотики, начал колоться в тюрьме.

Другой парень, тоже успевший посидеть на взросле, особо ничего из себя не представлял, поэтому я даже имени его не запомнил. Родом он был из Воскресенска.

Ожидая этапа, мы подбадривали друг друга и приводили в боевое настроение. Долго ждать не пришлось: двери сборки открылись и нас повели на выход.

Везли в лагерь на автозеке. Ожидание нервировало, и в то же время хотелось, чтобы время тянулось подольше. Но дорога до Можайской воспитательной колонии была близкой.

Автозек остановился и открылась дверь

— По одному выходим, сразу на корточки и гуськом на вахту! — раздался грубый мужской голос с улицы.

Гуськом? Такого я еще во время езды по этапу не встречал. Издевательства начинаются. Первым вышел Бахарик, и с улицы раздались звуки ударов и матерщина.

— Ай, хватит, у меня печень больная! — кричал Бахарик с улицы, но удары не прекращались. Наконец, его крики удалились.

Следом пошёл Воскресенский, затем Шмидт. Звуки ударов и матерщина не прекращались.

В отсеке автозека оставался только я и Стас. Следующая очередь была моя. «Погнали!» — подумал я и пошёл на выход.

Только спрыгнул с воронка, и мне сразу прилетело дубинкой по спине.

— На корточки сел, быстро! — орал голос, разглядеть обладателя его я не успел, так как град ударов не прекращался, но было ясно, что это сотрудники, так как они были в форме. — Гуськом побежал!

Вахта[228] была метрах в двадцати от автозека. Гуськом я никогда ходить не умел и не любил. Я высокого роста, и от такой ходьбы у меня болела спина и колени. Сейчас понимал, что если пойду гуськом, да ещё и под ударами, то рухну через три метра. Пригнулся максимально насколько мог и побежал к вахте.

— Гуськом, сука! — меня рванули за куртку и обрушился град ударов ПР-ами[229], от которых я чуть не упал, но удержался на ногах.

Требование я проигнорировал и максимально быстро побежал пригнувшись к вахте. У входа встречали ещё сотрудники с дубинками. Забежав внутрь, я увидел сидящих лицом к стене на корточках остальных этапников. Руками они держали затылок.

— Баул бросил перед собой, рядом сел, руки за голову, глазки в пол! — последовал удар дубинкой.

Я сел рядом со Шмидтом, который был крайним. Баул поставил перед собой и убрал руки за голову. Вскоре