class="p1">Утром следующего дня уже сильно хотелось курить. После утренней проверки, докурив последние сигареты, мы начали думать, что делать. От завтрака отказались по-прежнему.

— Не ссыте, сейчас всё будет, — сказал Бахарик. — Я же и домушником был.

Сделав из скрепки отмычку, он начал возиться с дверью каптёрки. Я, честно говоря, смотрел на это с иронией и думал, что это лишь бравада, но через некоторое время он смог открыть дверь. Я, первым делом, бросился искать плакат Pink, но так его и не нашёл.

Бахарик же забирал сигареты.

— Лучше не наглеть. Возьмём на выходные блок, а дверь я запру, чтобы незаметно было, — предложил он.

Мы согласились. Всё-таки последствия могли быть суровые.

Забрав сигареты, Бахарик принялся возиться с замком, пытаясь закрыть дверь.

— Сейчас, сейчас, ещё немного… — кряхтел он… и тут замок сломался.

— Ну всё, приплыли!

Выходные прошли спокойно, кроме того, что мы продолжали отказываться от приёма пищи, держась на одной лишь воде. Есть хотелось дико, но нужно было стоять на своём. В тюрьме или на зоне вообще нельзя давать заднюю, будет ещё хуже.

В понедельник пришёл воспет и первым делом обнаружил вскрытый замок. Он ничего нам не сказал, осмотрел каптёрку и удалился. Вернулся в карантин уже со старшим опером. Тот держал в руке дубинку.

— Построились вдоль стены на продоле! — рявкнул он.

Мы построились.

— Достали вы меня в конец! Кто взломал каптёрку?

Все молчат.

— Последний раз спрашиваю, кто взломал каптёрку?!

Молчание.

— Если не признаетесь, п*зды получите все!

— Это я! — сказал Шмидт.

— Неправда, это я! — вышел вперёд Бахарик.

— Ну смотрите, сами напросились, — я стоял ближе всех к двери столовой, опер схватил меня за лепень и толкнул внутрь. — А ну, проходи!

Только я зашёл внутрь, мне сразу прилетел удар дубинкой. Хрясь! Ещё один. Удары были тяжелыми, в дубинке явно был внутри металлический стержень. От одного удара я попытался закрыться рукой, и руку так прожгло от боли, что подумал о переломе. Ещё несколько ударов, и я упал на землю. Опер бил не жалея, со всей силы вкладываясь в каждый удар. Всего я насчитал около пятнадцати ударов. После этого, он вывел меня, еле стоящего на ногах, на продол, и у меня зарябило в глазах, я почувствовал, как земля уходит из-под ног.

— Что с тобой? — спросил воспет.

— Плохо, — ответил я и облокотился на стенку.

— Да придуривается! — ответил опер, и в ту же секунду меня стошнило прямо на пол.

Я начал падать, шпана подхватила меня под руки.

Было видно, что воспет напугался.

— А ну быстро отведите его в кубрик, пусть ляжет! — меня оттащили на шконку.

А на продоле тем временем продолжалась экзекуция. Поочерёдно опер заводил каждого в столовую и избивал дубиналом[233].

Через какое-то время всё затихло и вскоре ко мне пришли пацаны.

— Что ты там, живой? — присели они на шконку рядом.

— Да, давление походу, — я перенёс тяжелую черепно-мозговую травму в пятнадцать лет, когда меня сбила машина. Да и потом сотрясения мозга были. Думаю, это и было причиной.

После обеда приехал новый этап, который поместили к нам в карантин. На следующее утро, их повели копать запретку, а мы не пошли. От еды по-прежнему отказывались.

— Ну что же, — сказал кум. — Хорошо, вы добились своего. Можете жрать! На работы вас больше дёргать не будем. Пусть новый этап ходит.

После этого я узнал, что у меня в деле за организацию голодовки появилась вторая полоса — дезорганизация.

Новый этап

Новым этапом приехало человек десять. Ломали их мусора, актив не трогал, видимо, это мы удостоились особой почести. Среди этапников особо запомнились два брата, сидевших за изнасилование, ещё один парень по аналогичной статье, чмырь с наколотой пентаграммой на кисти и долговязый парень, приехавший на зону в моём бомбере.

Про бомбер я узнал от него случайно. Он ехал по этапу без куртки. А стояла уже холодная осень. Оказалось, что мой подельник, Шульцген, тоже ждал этапа уже на Можайском централе, и этот парнишка попал к нему в хату. Шульцген сжалился и подогнал ему чёрный бомбер. А чёрный бомбер когда-то давно, ещё на приговоре, подогнал Шульцгену я.

Новые этапники сразу прониклись к нам уважением и даже побаивались. Они видели, что к нам боятся заходить активисты, мусора с нами тоже особо справиться не могут, да и половина из нас уже успела посидеть на взросле. Для малолеток это волей-неволей создавало авторитет. Некоторые слышали наши погоняла, о которых уже ходили легенды. Большинство из нас в тюрьмах были известны.

Парень с пентаграммой, оказалось, тоже знал Шульцгена. Причём не с тюрьмы, а ещё по воле, они учились в одном ПТУ и иногда вместе тусили. Я сразу докопался до его партака.

— Ты что, сатанист? — с угрозой спросил я, присев рядом с ним на шконку в кубрике.

— Нет, не сатанист, — отвечал он. Парняга был мордатый и коренастый, но в его глазах читался страх.

— А зачем тогда наколол эту х*йню? — показал я на звезду.

— Метал слушал на свободе.

— Я тоже метал слушал. Но х*йню же не колю, — сатанистов я очень не любил. На свободе, до подсидки, неоднократно бил их. Не по уголовке, не калечил, скорее из профилактических целей.

— Вот тебе мойка, давай срезай! — я протянул ему лезвие от бритвы.

— Не буду, ты чего? — Морда отшатнулся. — Я же Шульцгена знаю.

— Да мне плевать, кого ты знаешь, — я дал ему затрещину. — Срезай, а то хуже будет!

Парень смотрел на меня, кусая губы. Поняв, что деваться ему некуда, начал резать, пошла кровь. Когда он срезал треть наколки, мне стало его жаль.

— Всё, хватит с тебя! — я дал ему еще раз подзатыльник. — На свободе чтобы свёл эту хуйню! И мне на глаза в карантине не попадайся.

— Хорошо, хорошо! — благодарно закивал он. Руку мы вымазали ему фукарцином и перебинтовали.

Мерзкий всё же был этот Морда. И делюга у него была какая-то мерзкая. Сразу он мне не понравился. Склизкий такой человек. Не будет хороший человек восхлавлять зло. Может и был я с ним излишне жесток, но это зона, он не в пионерлагерь приехал, да и мы далеко не паиньки были.

В тюрьме уже нет спроса за наколки. За вольные тем более никогда не спрашивали. За тюремные перестали спрашивать после девяностых. Могли спросить только за воровские, которые показывали принадлежность к воровской семье. На взросле каждый третий носил отрицаловские звёзды. Соответствовали им единицы. Но я слышал истории, как один шнырь с малолетки поднялся на взросляк и попал