Могучий поток стихий от берегов Перу не обрывается в Полинезийском треугольнике, он проникает также в Меланезию, и многие черты на Фиджи и других окраинных островах этой области лучше всего объясняются иммиграцией по ветру из Южной Америки во времена первого заселения необитаемых тогда клочков суши. Сложное искусство трепанации черепа, известное в Азии только на Ближнем Востоке, — один из веских примеров; уже упомянутое ритуальное потребление кавы — еще одна черта, непрерывно присутствующая от Центральной и Южной Америки до западных рубежей Полинезии, где она вдруг сталкивается с продвигавшимся из Азии обычаем жевать бетель. Праща как боевое оружие неизвестна на Малайском архипелаге, а в Южных морях описаны три специфических типа, в точности повторяющие перуанские. Мумификация не применялась на Малайском архипелаге, однако, невзирая на неблагоприятные климатические условия, попытки мумифицировать останки предпринимались в разных частях Полинезии, и процедура аналогична древнеперуанской. Искусно выполненные яркие головные уборы и плащи из перьев для знатных лиц, типичные для обширной области полинезийской культуры, не наблюдались на востоке Азии, включая Малайский архипелаг, зато они характерны для древней Америки, особенно для Мексики и Перу. Деревянные дощечки с бустрофедонными надписями (бустрофедон чередует строчки, написанные слева и справа налево) и полинезийские кипона — сложная мнемоническая система узелкового письма — не имеют близких параллелей на западе Тихого океана, зато такие параллели есть в Новом Свете. Поклонение богу-прародителю Тики, которому на большинстве полинезийских островов соответствует Кане, дальше на запад не известно, зато оно составляло основу доинкских верований Америки. Этот список может быть значительно расширен (см. главу 13).

Свидетельством культурного субстрата в Полинезии считают также, как уже говорилось, черепки керамики, найденные при раскопках как на Маркизских островах, так и на островах, сопредельных с Фиджи. На тех же Маркизах и вообще в Полинезии вплоть до Фиджи европейцы застали одичавший длинноволокнистый хлопчатник — очевидное свидетельство прошлой культивации народом, который умел и прясть и ткать. Гончарство и ткачество, как мы уже видели, теоретически могло попасть на эти острова в дополинезийские времена как из Старого, так и из Нового Света. В Юго-Восточной Азии и на Малайском архипелаге применяли гончарный круг, тогда как в Новом Свете керамическую посуду изготовляли кольцевым налепом стенок валиками. Полинезийские черепки, а также сосуды прилегающих островов Меланезии свидетельствуют об использовании здесь, как и в Америке, налепного способа, причем на Фиджи, где европейские коллекционеры еще застали целые образцы, специфические формы настолько похожи на древнеперуанские фигурные и гроздевидные сосуды, что их можно было бы принять за местные варианты, будь они раскопаны в доинкском погребении в северном приморье Перу. …Гончары, которые, не располагая гончарным кругом, лепили сосуды из валиков, и ткачи, которые изготовляли пряжу из 26-хромосомного американского хлопчатника, вполне могли приплыть на острова из Перу, но никак не из Малайского архипелага.

Подытожим. Полинезийская океанская область огромна, общая площадь суши мала, культура, несомненно смешанная в пределах треугольника, один угол которого вторгается в Меланезию, а два других расположены на пути океанских конвейеров, движущихся один со стороны Перу, другой — с Северо-Западной Америки. Древний культурный субстрат из Перу, наиболее типично представленный на востоке на острове Пасхи, обогащенный окраинным контактом с Фиджи, сосредоточенный на западе на Самоа и перекрытый последующей маори-полинезийской миграцией через Гавайские острова на севере, — вот возможный ответ на часто предполагаемое тройное происхождение смешанной культуры восточной части Тихого океана. Можно сказать и так: с востока пришел американский батат, с запада — меланезийское хлебное дерево, а с севера пришли захватчики, собравшие урожай. Эти победители представляли в Полинезии азиатский элемент, потомков выходцев из Юго-Восточной Азии, они обошли и Микронезию, и Меланезию.

Во всем Тихом океане не было ни одного пригодного для обитания островка, который не был бы освоен человеком до прибытия европейцев. Тем не менее мы приписываем открытие каждого из них тому или иному европейскому мореплавателю. Дескать, испанец Альваро Менданья де Нейра открыл Маркизские острова в 1595 г., голландский адмирал Роггевен — остров Пасхи в 1722 г., английский капитан Кук — Гавайские острова в 1778 г. и т. д. На самом деле первые европейцы, узнавшие про обитаемые острова в Тихом океане, пользовались указаниями, которые они получили от аборигенов Перу.

Со времен конкисты у европейцев повелось смотреть на людей иной культуры чуть ли не как на животных, во всяком случае пока те не восприняли христианскую веру и не научились письму, которое мы сами получили из Азии. Переймут наши верования и обычаи — тогда они нам ровня, тогда они заслуживают защиты и признания их собственных открытий. При встрече с другими представителями человеческой расы в Новом Свете, а затем в Океании чувство превосходства белого человека, подкрепляемое его оружием, усугублялось смиренным поведением намного превосходивших его числом великодушных мужчин и женщин. Мы видели в главе 4, что от Мексики до Перу первых европейских гостей повсеместно принимали с благоговением и почестями, как возвратившихся посланцев белых бородатых предшественников, которые некогда облагодетельствовали местных жителей различными достижениями цивилизации. И такой же прием ожидал белого человека, когда он, руководствуясь указаниями инкских информантов, отправился к ближайшим островам в океане.

Видный специалист по древнеполинезийским легендам Перси Смит писал:

«Где бы мы ни встречались с этой расой, всюду видим прослойку светлокожих людей, которые не являются альбиносами, однако у них очень светлые волосы и белые лица. У маори такие люди прослеживаются подчас через многие поколения; иногда похоже, что перед нами реверсия к исходному типу, давшему начало этому элементу. У маори есть даже предания о расе „богов“, именуемых пакепакеха, будто бы они всегда живут на море и кожа у них белая; оттого маори называли белых пакеха, когда впервые узнали нас в XVII в. …Мы видим, таким образом, что в полинезийских преданиях сохранилось некое смутное воспоминание о белом, или светлокожем, народе. Пытаясь разобраться в происхождении этой версии, вполне естественно приписать ее контакту со светлокожей расой в незапамятные времена» (Smith, 1910[91]).

В своей статье «Полинезийская религия» Хэнди, долго проживший на Маркизских островах, писал, что местные жители верили в двух различных богов-прародителей — Тане, который, «по их словам, был „белый“ и светловолосый и считался праотцем „белых“ чужеземцев (хао’э), в отличие от Атеа, праотца самих маркизцев, такого же смуглого и темноволосого, как и они». Хэнди указывает, что на Мангаиа рыжевато-песчаные волосы приписывали другому полинезийскому богу — Тангароа (Тана Великий), отчего на этом острове людей капитана Кука приняли за светловолосых сынов Тангароа (Handy, 1927[139]).[11]