Вернувшись домой, Екатерина Романовна прилегла, и тут раздался «страшный стук в ворота». Это явился Федор Орлов с вопросом, не рано ли посылать за государыней. По словам мемуаристки, она «остолбенела». «Я была вне себя от гнева и тревоги… и выразилась очень резко насчет дерзости его братьев, медливших с исполнением моего приказания… Теперь не время думать об испуге императрицы… Лучше, чтоб ее привезли сюда в обмороке или без чувств, чем, оставив ее в Петергофе, подвергать риску… взойти вместе с нами на эшафот».

Пока безмолвные исполнители «карьером скакали» в загородную резиденцию, сама Дашкова провела ночь в душевных терзаниях. «Я предалась самому печальному раздумью. Мысль боролась с отчаянием и самыми ужасными представлениями. Я горела желанием ехать навстречу императрице, но стеснение, которое я чувствовала от моего мужского наряда, приковало меня среди бездействия и уединения к постели. Впрочем, воображение без устали работало, рисуя по временам торжество императрицы и счастье России. Но эти сладкие видения сменялись другими страшными мечтами… Екатерина, идеал моей фантазии, представлялась бледной, обезображенной. Эта потрясающая ночь, в которую я выстрадала за целую жизнь, наконец прошла; и с каким невыразимым восторгом я встретила счастливое утро, когда узнала, что государыня вошла в столицу и провозглашена главой империи»397.

Из рассказа Дашковой видно, что промедление случилось по вине Орловых, которым пришлось два раза повторять приказ. Того же мнения держался и Панин, три года спустя поведавший свою версию датскому посланнику Ассебергу. Узнав об аресте Пассека, он вызвал к себе Алексея Орлова, «гвардейского офицера, посвященного в тайну», и приказал ему предупредить четырех капитанов своего полка, чтобы они были готовы к следующему утру. После чего Алексей должен был отправиться в резиденцию и привезти императрицу в возке, находившемся у камер-юнгферы Шкуриной. Никита Иванович уверял, что «отправил в Петергоф… наемную карету в шесть лошадей для того, чтобы не дать возникнуть толкам, которые начались бы непременно, если бы государыня поехала в придворном экипаже». В столице Екатерине надлежало ехать в казармы «кавалергардского полка для принятия от него присяги, оттуда… в полки Измайловский, Преображенский, Семеновский и во главе этих четырех полков» явиться «в новый дворец, остановившись на пути у Казанского собора, чтобы там дождаться великого князя, которого Панин привезет к ней».

Обратим внимание, что воспитатель царевича намеревался доставить мальчика в Казанский собор, где производилась присяга. В этом случае крест поцеловали бы маленькому Павлу, а его матери только в качестве регентши – «главы империи». Кроме того, бросается в глаза, что привезти императрицу, по рекомендации Панина, следовало не в Измайловский, а в Конногвардейский полк. Как показали дальнейшие события, среди измайловцев оказалось много сторонников самодержавного правления Екатерины.

Об этих распоряжениях дяди Дашкова или не знала, или умалчивала. Зато оба в один голос заверяли, что в промедлении виновны Орловы. «По его расчету, – писал датчанин о Панине, – Алексей Орлов в четыре часа должен был быть в Петергофе, а государыня после пяти чесов утра в Петербурге. Каждая минута была дорога и каждая рассчитана… Удача или полнейший неуспех могли обнаружиться ежеминутно. Пробило пять часов, и никакого известия не приходило; пробило шесть, а известий все нет. Алексей Орлов пал духом, вместо того чтобы ехать тотчас в Петергоф, он в четыре часа утра еще раз явился к княгине Дашковой узнать – не последует ли какой перемены в решении, и уехал наконец только тогда, когда княгиня приказала ему немедленно отправиться в путь для предупреждения обо всем императрицы»398.

Как видим, при разнице некоторых деталей главное в показаниях княгини и воспитателя совпадает – Орловы проявили колебания и потеряли время. Последнее было совсем не в характере знаменитых братьев. Их обвиняли во многом – невежестве, честолюбии, простонародной грубости – но не в отсутствии решимости.

Со своей стороны Екатерина была убеждена, что главы вельможной группировки отговаривали гвардейских заводил от скоропалительных решений. Орловы поспешили в Петергоф вопреки их желанию. После ареста Пассека, писала она, «трое братьев Орловых… немедленно приступили к действиям. Гетман и тайный советник Панин сказали им, что это слишком рано; но они по собственному побуждению послали своего второго брата в карете в Петергоф»399.

Верить в данном случае следует императрице, поскольку именно при таком развитии событий картина первых часов переворота приобретает логичность. Многочисленные приходы того или другого из братьев на квартиру к главам вельможной группировки были попытками поторопить: не пора ли ехать за «матушкой»? Наконец около четырех утра на свой страх и риск Орловы решились.

В таком случае объяснимо отсутствие записки от Дашковой – Екатерина Романовна просто не знала, что Алексей Орлов уже поскакал в Петергоф. Это вовсе не исключает разговора на улице, но ставит под вопрос его содержание. Становится понятно, почему княгиня не поспешила встретить императрицу за городом. Ссылка на жмущий мужской костюм, якобы «приковавший» юную героиню «к постели среди бездействия и уединения», выглядит неуклюже. А вот неведение о реальном ходе событий вполне понятно: Дашкова, как и Панин, проспала начало «революции». Когда она открыла глаза, все важное уже совершилось.

Что касается Никиты Ивановича, то его братья-торопыги подставили в наибольшей степени. Он прилег у кровати воспитанника в Летнем дворце, дурно провел ночь, а наутро обнаружилось, что присяга уже совершена. Без великого князя. В пользу императрицы.

Кроме того, в Измайловский полк должны были поспеть печатные экземпляры манифестов, закреплявших за Екатериной роль правительницы при несовершеннолетнем сыне. Но везший их из типографии Академии наук Г.Н. Теплов тоже роковым образом опоздал. Следовательно, и гетман Разумовский, по чьему приказу тайно публиковались эти листки, рассчитывал встретить императрицу не в 8 утра, а позже.

Отправившись за ней без разрешения, Орловы получили фору времени и фактически предопределили избрание Екатерины самодержицей.

Однако небольшая заминка у них все-таки вышла. Ранее было уговорено, что за «матушкой» отправится Григорий. Ему казалось легче проскользнуть незамеченным в Монплезир, зная потаенные дорожки в саду и даже, по уверениям Рюльера, имея ключ. Но в самый неподходящий момент к Орлову прилип старый приятель, Степан Васильевич Перфильев – адъютант императора. Его считали соглядатаем, поэтому Григорий пригласил Перфильева к себе на квартиру и там развлекал выпивкой и карточной игрой, пока Алексей «карьером мчался» в Петергоф.

КТО РАНО ВСТАЕТ, ТОМУ БОГ ДАЕТ

В Петергофе Екатерина занимала маленький павильон Монплезир под тем предлогом, что большой дворец нужно готовить к празднованию дня Петра и Павла. В бытность великой княгиней ее обязанностью было устройство торжеств по случаю именин супруга. Теперь впервые предстояло отметить тезоименитство нового императора как государственное событие, и снова хлопоты легли на жену. Петр в сопровождении фаворитки и целой толпы «прекраснейших женщин» собирался приехать из Ораниенбаума к уже накрытым столам.