Утро принесло свет. Утро принесло стыд. Утро… да лучше бы оно не наступало, это утро! Я сама убралась из его комнаты – как мы здесь очутились? Не помню и вспоминать не хочу. И чтобы все остальное тоже рухнуло в это чертово беспамятство, стерлось, исчезло, исправилось.

Не исчезло и не исправилось. Запах его туалетной воды, привязавшийся к моей одежде, мурлыкающе теплое счастье, засевшее где-то в области затылка, закрыть глаза, опереться на стену и мечтать…

Мечтать больно. Мечты я топила в душе сначала горячей водой, потом ледяной, режущей кожу отголосками прошлой боли. Мечты счищала лимонно-розовым ароматом шампуня и мыльной пеной, колющей глаза. И плакала… когда глаза щиплет пена, все плачут. А я не исключение.

Я сегодня же уеду, забьюсь в какую-нибудь дыру и… А что «и»? Буду сидеть там до конца жизни, поджидая убийцу? Оглядываться через плечо, пытаясь уловить отблеск солнца на оптическом прицеле? Или дрожать, садясь в машину… ступая на борт корабля… самолета… пробуя еду… принимая подарки.

У смерти много лиц, от всех не убережешься, а вот паранойю заработать можно.

Шершавое полотенце слизало влагу с кожи, раздразнило, разогрело до красноты, это стыд выходит и глупое тепло надежды на что-то лучшее, чем было. И все-таки бежать глупо. Оставаться – глупо вдвойне. Тогда зачем я ищу причины?

Причина сидела в кресле. Мрачность, затаенная агрессивность и отражение моего собственного стыда. Ну да, сейчас станет говорить, что это я его соблазнила.

– Утро доброе. Я завтрак принес, – Игорь указал на стол. На подносе тарелки, стакан с соком и кофе. Как мило с его стороны.

– Спасибо.

– Пожалуйста. – Но до чего же равнодушный тон, почти оскорбительно равнодушный. – Ты поешь, а потом поговорим. Серьезно поговорим.

Ну да, предполагаю, о чем будет этот разговор: все, случившееся вчера, – суть недоразумение, о котором не следует знать кому бы то ни было. Я не против, обидно немного, но переживу. Заем кружевными блинчиками и кисловатым клюквенным вареньем.

Бехтерин наблюдал молча, равнодушно, а когда я отодвинула поднос в сторону, приказал:

– Садись, – и указал куда, в кресло напротив, ну да, разговор глаза в глаза. А интонации у него Дедовы, почти один в один.

– Сегодня утром… в общем, я узнал кое-что, что несколько меняет ситуацию. Илья Федорович – давний поклонник тетушки Берты.

– Неужели… – Сказать, что я была удивлена? Скорее растеряна, как-то не ожидала, что разговор пойдет о поклонниках тетушки Берты.

– Да, – Игорь достал из кармана карандаш и принялся крутить в пальцах. Нервничает? Похоже на то. – Именно этот факт и объясняет его… не совсем этичное в профессиональном плане поведение.

Я вспомнила. Илья Федорович – это нотариус, мелкий, суетливый и с тонким неприятным голосом.

– Дедово завещание выбило тетушку Берту из душевного равновесия… у нее слабое сердце и больные нервы, что весьма заботит Илью Федоровича. Именно поэтому он открыл ей страшную тайну…

– Золотого ключика, – ляпнула я и тут же замолчала, уж очень взгляд у Игоря был тоскливый.

– Ключик… да… Дед ключ оставил. От ячейки. Воспользоваться могу спустя две недели от оглашения завещания. А в ячейке другое завещание.

Дальше он мог не говорить, я поняла все и сразу. И даже совсем-совсем не больно, в очередной раз обманули? Бывает. Сама виновата. Я всегда и во всем виновата сама. А Дед, он просто воспользовался случаем, просто подставил, поманил деньгами и… не верила ведь. Но надеялась.

Главное, не заплакать, подумаешь, миллионы… а в придачу жадность и зависть, чужие грехи и чужая кровь.

– Я не знаю, что в том завещании… и тетка тоже, Илья Федорович только сказал, что все семье остается.

– Семье… – Говорить было тяжело, и улыбаться тяжело, и подлость чужую понимать тоже. В очередной треклятый раз…

– Саш, – отчего-то Игорь говорил тихо, почти шепотом, – ты ведь права была, он не мог все и случайному человеку. Дед, он умел людьми играть и считал, что вправе, что раз сильнее и умнее, то можно.

Не он один, все так. И Игорь тоже, и брат его, и сестры двоюродные… обычные люди, обычная жизнь.

– Тетка сказала о завещании мне и только мне, другим не станет, я слово взял.

– Ну да, а она возьмет и сдержит. – Я возражала для того, чтобы не провалиться в молчание и обиду, на которую, по сути, не имела права. Сама виновата, взрослая, а в сказки верю…

– Сдержит, – Игорь поскреб ладонью подбородок, темная щетина, темные круги под глазами и сами глаза темные, печальные. Ему-то с чего печалиться, радоваться должен. – Тетка на самом деле кремень, она когда-то в комитете работала… машинисткой, правда, но все равно болтливых туда не берут.

– Неужели?

Тетушка Берта и КГБ, легкомысленные веера и мрачность аббревиатуры, шляпки и сумрак коридоров… маникюр и печатная машинка, на которой девичьи пальчики играют нервную дробь чьего-то похоронного гимна.

Не вяжется одно с другим, не сходится. Или легендарный комитет не так уж страшен, как я его себе представляю, или тетушка Берта не так легкомысленно-добра.

Пора бы перестать верить в чью-то доброту, и легкомыслие туда же. Я ведь уехать собиралась, значит, так и сделаю.

– До города довезешь? – Я постаралась улыбнуться, а Игорь, проигнорировав улыбку, просто ответил:

– Нет. Саша, послушай, пожалуйста, все равно ведь игра началась… я не могу просто взять и проигнорировать. Это шанс, ты понимаешь?

Понимаю, очень хорошо понимаю. Для него – шанс вычислить убийцу, для меня – шанс умереть, избавив, наконец, Бехтериных от своего назойливого присутствия. Только вот умирать что-то совсем не хотелось.

– Двести тысяч, – Игорь повторил сделанное когда-то Дедом предложение. И я снова удивилась, до чего же они похожи, жестами, голосом, самоуверенностью своей. – Двести тысяч, Александра, как договаривались. Ты же веришь в деньги?

Левушка отправился на болото короткой дорогой, по-хорошему, надо было бы идти от дома Бехтериных, через сад, тропу отыскать и тогда уже по ней до места. Поначалу он так и собирался сделать, но Федор, у которого Левушка загодя проконсультировался, объяснил, что особого смысла круги наворачивать нету, поскольку болото в округе одно осталось, и что от дома Бехтериных, что от деревни идти к нему одинаково. От деревни даже ближе, если прямиком через лес, через то место, где труп нашли, и чуть дальше, к черному озеру, которое и являлось самым настоящим центром болота.

В ельнике темно, под ногами мох и желтое колючее покрывало прошлогодней хвои, а вверху, высоко-высоко, прозрачное небо и облака, которые, точно опасаясь разодрать шубы о стрелообразные вершины елей, текут осторожным туманом.