Марта всегда была особенной девочкой. Она выделялась в классе вовсе не из-за того, что была детдомовской. Да и на воспитанников детского дома она совсем не походила. Не было в ней затравленности и ожесточенности, обычно свойственной подобным ребятам, отсутствовало и очевидное желание понравиться, подлизаться, войти в доверие. В ней чувствовалась какая-то сила и независимость, возможно, природная, возможно, приобретенная под влиянием определенных обстоятельств. Марта не принадлежала казенному учреждению, но и от детей из обычных семей отличалась. Она будто застряла между двумя мирами, балансируя на грани и не пытаясь окончательно упасть ни в один, ни в другой.

Загадку в этой девочке Маргарита почувствовала сразу же, как только увидела ее – четвероклассницу, сидящую в кабинете французского за первой партой. Она давно уже научилась определять настроение новых детей и предугадывать, как сложатся их отношения с французским. Конечно, прежде чем брать группу, она всегда интересовалась у учителя начальных классов, что и от кого можно ожидать, но все же заочного мнения не составляла, помнила о нем, но никогда не руководствовалась как отправной точкой для формирования своего собственного. О Марте же ей говорили примерно следующее:

– Замкнута, необщительна, но не ершиста. Что попросишь – сделает, но сама инициативы не проявит. Учится хорошо, но без энтузиазма. Нет ни огня, ни задора. Хотя в последнее время благодаря дружбе с новенькой – Наташей Ивашовой – Марта как-то ожила, повеселела. Вот в Ивашовой энергии больше нужного. Как осадить – не знаем. А Марту расшевелить сложно. Странная она, что тут скажешь? Ни к кому не тянется, ничем не увлекается. Ровная какая-то и скучная.

«Скучная?» – Маргарита с удивлением рассматривала кудрявую девчонку, сидящую перед ней. Она могла бы подобрать к облику новой ученицы множество эпитетов, но скучным это лицо назвать было нельзя. Даже не лицо, вся девчачья фигура: вытянутая шея, отведенные назад плечи – словно крылья, переплетенные от волнения пальцы… А в глазах Марты бешеными волнами и шквалистым ветром плескался неуемный восторг, в котором читалось нетерпение, кипучий энтузиазм и какая-то совершенно удивительная надежда. Эта девочка разве что не стучала каблучками стоптанных туфель от разрывающей ее бури чувств.

За годы своей работы Маргарита привыкла к благоговейному отношению многих учеников. Она трезво оценивала свою внешность и находила себя достаточно симпатичной. Однако понимала, что на фоне большинства учителей, считающих своим долгом неизменно появляться на работе в бесформенных костюмах, туфлях, напоминающих скорее калоши, чем дамскую обувь, и с волосами, убранными в строгий пучок, – на их фоне Маргарита в закоснелой советской школе выглядела истинной розой и воспринималась учениками как настоящая экзотическая красавица. Многие смотрели на нее восхищенно, младшие школьники откровенно ластились и открыто говорили, что думают о ее внешности. Старшие, особенно те, у которых она не преподавала, провожали взглядами: юноши – заинтересованными, девушки – разными: доброжелательными, изумленными, делано-равнодушными и даже завистливыми. Было бы чему завидовать, дурочки. Говорят же: «Не родись красивой…»

Марта смотрела по-другому. Было в ее глазах что-то, совершенно не связанное с личностью самой Маргариты. Учительница вдруг отчетливо поняла, что с таким настроением девочка пришла бы в этот кабинет к любому педагогу. Предметом ее страсти была не сама Маргарита. Тогда что же?

Ответ на этот вопрос Маргарита нашла достаточно быстро. Пока остальные ученики осторожно нащупывали и приобретали только крошечные зачатки интереса к французскому, только привыкали к предмету и требованиям преподавателя, только пытались сформировать отношение к самой Маргарите, Марта летела вперед на всех парусах, принимая на борт весь багаж предлагаемого учителем материала. Она всегда хотела отвечать, всегда была готова к уроку и то и дело забегала вперед и задавала Маргарите вопросы по текстам, которых ее одноклассники еще и в глаза не видели. В общем, вела себя так, как, судя по описанию учителей, должна была вести себя ее подружка Наташа Ивашова – девочка действительно бойкая, интересная и приятная во всех отношениях, за исключением успехов во французском, коих от Наташи, в отличие от Марты, ожидать, к сожалению, не приходилось. Но Ивашова Маргарите нравилась потому, что она одна-единственная не смотрела косо на Марту, постоянно тянущую руку, и скорее восхищалась рвением подруги, хотя и позволяла себе иногда по-доброму подтрунивать над ее усердием:

– Будет мой собственный шикарный переводчик. Хотя, наверное, недолго. Посол, как ее услышит, так к себе наверх и заберет.

– Вот видишь, Наташа, – с улыбкой отвечала Маргарита, – на друга надейся, а сам не плошай. Надо все-таки браться за французский.

– Ой, Маргарита Семенна, да не денется он никуда. Как в Париж попаду, так сразу parlez vous français, а пока мне на русский с математикой надо поднажать, чтобы там за границей окончательно не оболваниться. А с французским мне все-таки Марта поможет, даже если к послу переметнется. – И она толкала подругу в бок. Марта сдержанно улыбалась, а сама Наташа заливалась громким, искренним смехом, который не вызывал у Маргариты ни капли раздражения, хотя и грозил превратить урок в балаган.

Балагана не получалось. Даже если класс пытался выйти из-под контроля и удариться в обсуждение парижской жизни вместо спряжения французских глаголов, несмотря на попытки учителя вернуть в кабинет рабочую атмосферу, окончательно сорвать урок им не давала Марта. Она возвращала одноклассников с небес на землю то каким-то важным вопросом по пройденному материалу, то просила еще раз объяснить новую тему, то выражала желание перевести стихотворение из середины учебника. И класс всегда замолкал. Замолкал и слушал то Марту, то Маргариту, в зависимости от того, кто из них исполнял в данный момент сольную партию. В общем, дуэт с этой ученицей у Маргариты получился потрясающе удачный, хотя истинное понимание, почему он сложился, пришло к ней позже. А тогда она просто удивляла коллег бесконечными рассказами о работоспособности Марты и о ее вдохновенном интересе к французскому. Те искренне недоумевали и говорили, качая головами:

– Ну надо же! Откуда что берется?

Театр помог разгадать загадку. Предлагая ребятам постановку спектакля, Маргарита рассчитывала на то, что главную роль обязательно исполнит Марта, но девочка, как ни странно, актерской игрой на сцене совершенно не заинтересовалась. Как оказалось, она была увлечена, нет, скорее абсолютно порабощена, другим видом искусства, и этой привязанностью одновременно к великолепной музыке и к дивному французскому шансону и объяснялась ее удивительная страсть к языку. Маргарита приняла увлеченность ученицы и по мере возможности старалась ее поощрять. Конечно, Марта пела во всех постановках, разумеется, сочиняла музыку и с блеском исполняла ее, срывая по праву оглушительные аплодисменты зала. Но гасли софиты, актеры спускались со сцены и снова становились обычными детьми, принимающими поздравления от родителей. Мальчики и девочки нежились в материнских объятиях, вбирали в себя отцовскую гордость и, ликуя, позволяли себе помечтать о той новой игрушке, которую теперь можно будет попросить у растроганных родственников. Ребята скидывали маски, превращаясь в самих себя, и только Марта всегда оставалась Мартой. Никто не смотрел на нее с обожанием, никто не вытирал умильно слезу, вслушиваясь в пронзительные звуки рояля, никто не испытывал ни гордости от ее успехов, ни желания эти успехи поощрить.