Гретхен в горенке сидит!

Член у Фауста зудит!

Потом Теодор вынул из штанов свою толстую, крепкую макаронину, поиграл ею, погрозил члену пальцем, и сделал такие движения ртом, будто разговаривал со своим нетерпеливым братцем и его успокаивал. Макс прокомментировал это так:

Гретхен, похоже, пропала теперь!

За Фаустом нашим захлопнулась дверь!

Нанни при этих словах сделала вид, что очень испугалась, с немым криком заметалась по «сцене», приложила обе ладони к щекам и широко раскрытыми глазами взглянула на тугой хвост своего «Фауста», энергично покачала головой и, снова усевшись на софу, высоко задрала ноги, отчего юбка её соскользнула вниз! Теодор с комичным сладострастием уставился на её симпатичные ножки, повилял своей жёсткой макарониной, и «Гретхен» пришла в неописуемый ужас. Макс же бойко декламировал дальше:

С вопросом к ней Фауст присел на кровать:

– Ты тоже могла б кое-что показать?

«Пантомима» продолжалась, теперь Теодор расстегнул блузку своей сопротивляющейся и ломающей от отчаяния руки партнёрше, поочерёдно потрогал рукой её симпатичные белые груди, нежные и остренькие, хитро прищурившись, потянул, потискал и повалял их, облизнулся и погладил соски. Нанни, у которой всё встало дыбом и которая от этого театра уже наверняка совершенно взмокла внизу, теперь не противилась, позволив всему идти своим чередом, и даже изобразила на лице крайнее нетерпение. Макс начал просто рычать:

Хоть Фауст не видел грудей красивее,

но муфточка Гретхен куда поважнее!

Животики можно было со смеху надорвать! Теодор хотел приподнять «Гретхен» юбку, которая и без того уже была выше колена, но та, противясь, с мольбой протянул к нему руки. Он отвернулся «потрясённый» – как выразился Макс, – и затем сделал ещё одну попытку добиться своего. Такое повторилось, вероятно, три раза и каждый раз ему удавалось продвинуться чуточку выше. Юбки Нанни шуршали и шелестели очень заманчиво, и, когда взору в очередной раз приоткрывалась на её ляжке новая полоска плоти, все закричали:

– Решительней, Фауст! Последний акт!

Действительно, чего вожусь?

Ах, милый, я тебя боюсь!

Услыхав эту реплику, Нанни испустила пронзительный вопль, как девственница, которую хватают под юбкой, и ловко повалилась от страха на спинку софы, выбросив при этом ноги в воздух как можно выше. Она сучила и дрыгала симпатичными ножками, и вскоре само собой всё обнажилось, нижние юбки и кружевные оборки многочисленными складками опали вниз и почти закрыли лицо миловидной «Гретхен». Она, наконец, затихла и лишь, жалобно повизгивая, комично следила сквозь пальцы за действиями Теодора.

– А теперь, дамы и господа, грандиозная финальная картина, какой на немецкой сцене никогда ещё не показывали!

Поставит бравый Фауст палку,

Как бы ни брыкалась весталка!

И тотчас же, несмотря на свои внушительные габариты, Теодор двумя ногами одновременно перескочил через спинку софы и набросился на Нанни с такой страстью, что та только крякнула. Он одним махом проник в неё, было видно, что эта парочка обладает неплохими навыками в данном упражнении, и когда они принялись неистово трахаться, пианист забарабанил на рояле военный марш, а все остальные хлопали в такт, что ещё больше подзадоривало артистов! Вскоре они закончили, поднялись с софы и раскланялись перед публикой. Нанни, естественно, сразу же одёрнула подол вниз, зато толстяк Теодор, как ни в чём не бывало, оставил свой инструмент снаружи, а в ответ на всё непрекращающиеся аплодисменты взял его двумя пальцами и покачал им во все стороны как бы «отвешивая поклоны». Макс, комментируя, прокричал:

Члену героя, многочтимое стадо,

за тёплый приём поблагодарить вас надо!

Шум становился всё громче, каждый занялся теперь своей женщиной, потребовали ещё вина, и Штеффи пришлось мчаться за ним самой, поскольку обе смазливые официантки уже были уведены в какую-то ложу двумя художниками. Я была просто счастлива, ибо здесь всё происходило совершенно по-другому, нежели в Пратере или даже у гусаров. Эти люди умели развлекаться с выдумкой. Тут опять раздались призывные крики:

– Максль! Теперь за работу! Вынимай свой скульпторский резец! Покажи класс! Не всё же время языком ра-бо-тать! За ра-бо-ту!

Подняв руки над головой, Макс попросил тишины, и затем елейным голосом, словно мой преподаватель катехизиса, проговорил:

– Славная чернь! Я с превеликой радостью последую вашему настоятельному требованию и предложу вашему вниманию картину, ожившую сцену из истории греческих богов: Леда и лебедь! Зевса буду играть я, а Леду, согласно вашему всеобщему пожеланию, исполнит наша очаровательная хозяйка!

Раздался такой рёв, что я испугалась, как бы к нам не нагрянула полиция! Меня окружили плотной стеной, Макс, который уже был изрядно под мухой, встал передо мной на колени и, как собачонка начал служить, Штеффи уже возилась с лентами моей сорочки, из задних рядов с любопытством заглядывали через плечо передних.

– Господин Макс, а кто такой был Зевс? Вы уж простите меня за невежество!

– Божественная Леда, он был древним богом язычников, олимпийцем и большим ловеласом! Стоило ему увидеть какую-нибудь смертную девушку, как он прилагал все свои божественные силы, чтобы овладеть ею!

– Вот оно что!

– А Леда была самой красивой из этих девушек, и Зевс подобрался к ней в образе лебедя!

– И что же случилось потом?

– Да то же, что обычно делают лебеди, когда остаются наедине!

А Штеффи рассмеялась:

– Наша Пеперль уже не раз такое играла, только не знала, как это называется!

Теперь я абсолютно голая лежала на маленьком столике в центре зала, на зелёном сукне, которое должно было обозначать траву. Два молодых художника, дотрагиваясь до меня дрожащими пальцами, придали моему телу «классическую» позу, как они это называли. Мне пришлось улечься на спину, облокотившись на локоть, и подвинуть попу почти на самый край стола. Одной, согнутой в колене ногой я оперлась о край стола, а другую, покачивая, свесила вниз. Мне в руку дали белую розу, которую я, потупив глаза, должна была нюхать. После этого пианист заиграл тихую, ласкающую слух мелодию, и Макс приступил к действу. Он вышел из-за портьеры, словно крыльями помахал руками, повертел головой из стороны в сторону и пощёлкал, как щёлкает клювом птица. Вдруг он увидел меня, неистово замахал «крыльями», вытянул шею, закрыл глаза и издал такое натуральное «кукареку», что все просто со смеху покатились и одобрительно зааплодировали! Затем он сделал очень испуганный вид и, запинаясь, проговорил:

– Пардон, лебедь при виде такого великолепия чуть не вышел из образа!

Теперь он приблизился к моему столику и обошёл его кругом. Он двигался крадучись, очень своеобразно приволакивая длинные ноги, и действительно выглядел плывущим, потому что шаги его как бы не замечались. При этом кисти рук он держал внизу, у живота, разгребая ими точно утка лапами «воду», а между ними, красный и похотливо напрягшийся, стоял его «резец», который выглядел так, словно задача ему понятна и без дополнительных объяснений. Макс очень медленно подошёл ближе, при этом музыка зазвучала ещё томительней. Вокруг воцарилась мёртвая тишина. Я знала, что все сейчас любовались мною, и ужасно радовалась этому. Я ещё немного раздвинула ноги и увидела, как у Макса потекли слюнки. Несколько раз забавно дернул ягодицами, как птица хвостом, он внезапно набросился на меня и так резво воткнул «резец», что столик вместе со мной сдвинулся с места. Однако «лебедь» теперь уже совершенно вышел из роли, с головой отдавшись исключительно совокуплению. Он делал это столь энергично, что мало-помалу из центра зала задвинул меня вместе со столом в угол и только там, приперев к стене, завершил свой номер! Я закрыла глаза, смеялась и ликовала, я слышала только невнятный рокот и была счастлива! Что мне ещё было нужно! Бравый резец отплясывал во мне со всей прытью, я была молода и красива, имела друга, который богато одарил меня в день рождения, и, кроме того, у меня появилось столько симпатичных, новых друзей, я была восхитительной хозяйкой, а мои гости были людьми с широкой натурой… ну, чего мне не хватало ещё?