с представлением о величественном Боге, и поскольку на ассистирование Богу в деле управления миром претендовать трудно, гордость божественным величием сливается с гордостью своим избранничеством.

Среди предписаний Моисеевой религии есть одно, которое значительнее, чем кажется с первого раза. Это запрет на изготовление образа Бога, т. е. принуждение почитать такого Бога, какого нельзя видеть. Думается, в этом пункте Моисей превысил строгость религии Атона; возможно, он лишь хотел быть последовательным, у его Бога не было тогда ни имени, ни облика; возможно, это была дополнительная мера против магических злоупотреблений. Но если запрет этот укоренился, то он должен был произвести глубокое воздействие. В самом деле, он означал принижение чувственного восприятия в пользу некоего абстрактного представления, триумф духовности над чувственностью, в строгом смысле – запрет на влечения с его психологически неизбежными последствиями.

Чтобы убедиться в правдоподобии вещей, на первый взгляд вроде бы не само собой понятных, надо вспомнить о других процессах подобного же рода в развитии человеческой культуры. Самый ранний из них и, наверное, важнейший тает в дымке первобытной эпохи. Его поразительные следствия вынуждают нас признавать его реальность. У наших детей, у невротиков из числа взрослых, как у первобытных народов, мы обнаруживаем психический феномен, характеризуемый нами как вера во «всемогущество мысли». На наш суд, это переоценка влияния, которое наши психические, в данном случае интеллектуальные, акты способны оказать на изменение внешнего мира. По существу ведь вся магия, предтеча нашей техники, покоится на этой предпосылке. Сюда принадлежит также вся словесная ворожба и вера во власть, которую дает над вещью знание и произнесение ее имени. Мы предполагаем, что «всемогущество мысли» было выражением гордости человечества развитием языка, имевшего следствием столь исключительное стимулирование интеллектуальной деятельности. Было открыто новое царство духовности, где определяющими были представления, воспоминания и умозаключения в противоположность более низкой психической деятельности, имевшей содержанием непосредственные восприятия органов чувств. Это был, несомненно, один из важнейших этапов на пути очеловечения.

Намного более осязаемым предстает нам другой процесс более поздней эпохи. Под влиянием внешних моментов, прослеживать которые нам здесь не нужно и которые к тому же отчасти недостаточно известны, случилось так, что матриархальный общественный порядок был сменен патриархальным, с чем, естественно, был связан переворот всех былых правовых отношений. Похоже, отзвук этой революции мы еще слышим в «Орестее» Эсхила. Но соответствующий поворот от матери к отцу означает, сверх того, победу духовности над чувственностью, а стало быть культурный прогресс, ибо материнство доказуется свидетельством чувств, тогда как отцовство есть гипотеза, построенная на умозаключении и на предпосылке. Выбор, возвышающий мыслительный процесс над чувственным восприятием, оказывается шагом, чреватым важными последствиями.

Где-то между двумя вышеупомянутыми эпизодами совершился третий, обнаруживающий всего больше родства с изучаемым нами событием в истории религии. Человек ощутил побуждение признать вообще «духовные» силы, т. е. такие, которые не улавливаются чувствами, особенно зрением, однако оказывают несомненное, даже сверхмощное воздействие. Если позволительно довериться свидетельству языка, то прообразом духовности послужило движение воздуха, ибо дух заимствует свое имя от дыхания ветра (animus, spiritus, по-еврейски: ruach, дыхание). Тем самым была открыта и душа как духовное начало в отдельном человеке. Наблюдением был обнаружен движущийся воздух в дыхании человека, со смертью прекращающийся; еще и сегодня умирающий «испускает дух», расставаясь с душой. Теперь перед человеком открылось духовное царство; он был готов приписать душу, открытую им у самого себя, всему прочему в природе. Целый мир оказался одушевлен, и науке, так сильно запоздавшей, пришлось порядком потрудиться, чтобы снова обездушить часть мира; еще и сегодня она не до конца справилась с этой задачей.

Благодаря Моисееву запрету Бог был приподнят на более высокую ступень духовности, наметился путь к дальнейшему изменению представлений о нем, к чему еще надо будет вернуться. Но нас прежде всего занимает другое последствие этого события. Все подобные шаги в духовности имеют результатом повышение самочувствия личности, ее гордость, так что она ощущает себя превзошедшей других, закостеневших в оковах чувственности. Мы знаем, что Моисей внушил евреям энтузиастическое ощущение, что они избранный народ; через дематериализацию Бога к тайному сокровищу народа прибавилась новая, многоценная деталь. Евреи сохранили ориентацию на духовные интересы, политические бедствия нации научили их по достоинству ценить единственное достояние, оставшееся им, – их письменность. Непосредственно вслед за разрушением храма в Иерусалиме императором Титом равви Иоханан бен Саккай испросил разрешения открыть первую школу Торы в Ябне. С тех пор Священное Писание и духовное усилие вокруг него стали средоточием, сплачивавшим рассеявшийся народ.

Всё это общеизвестно и не вызывает споров. Я хотел лишь добавить, что характерная духовность еврейства укоренилась после Моисеева запрета на почитание Бога в зримом образе.

Первое место, на протяжении примерно 2000 лет отводившееся в жизни еврейского народа духовным устремлениям, дало, конечно, о себе знать; оно помогло ввести в рамки грубость и наклонность к насилию, обыкновенно воцаряющиеся там, где народным идеалом становится развитие мускульной силы. Гармония в развертывании духовной и телесной деятельности, достигнутая греческим народом, оказалась евреям недоступна. В своем душевном разладе они, по крайней мере, приняли решение в пользу более высокой ценности.

г) Отказ от влечений

Не само собой разумеется и не сразу понятно, почему прогресс духовности, подавление чувственности должны поднимать самосознание личности, равно как народа. Похоже, для этого нужна некая определенная шкала ценностей и другая личность или инстанция, нормативного порядка. Начнем прояснение этого с аналогичного случая из индивидуальной психологии, смысл которого нам доступен.

Если Оно внутри человеческого существа выдвигает импульсивное требование эротической или агрессивной природы, то всего проще и естественнее, чтобы Я, распоряжающееся мыслительным и мускульным аппаратом, удовлетворило его некоторой акцией. Это удовлетворение влечения воспринимается со стороны Я как наслаждение, а неудовлетворение несомненно явилось бы источником неприятного ощущения. И вот возможен случай, когда Я воздерживается от удовлетворения влечения ввиду внешних помех, а именно убеждаясь, что соответствующая акция спровоцирует серьезную опасность для Я. Подобное удерживание себя от удовлетворения, отказ от влечения вследствие внешнего удерживания, как мы говорим – из послушания принципу реальности, никоим образом с удовольствием не связано. Отказ от влечения имел бы тут следствием стойкое неприятное напряжение, если бы не удалось сбить силу самого влечения перераспределением психических энергий. Отказ от влечения, однако, может быть достигнут и на других, как мы не без причины говорим, внутренних основаниях. В ходе индивидуального развития некоторая часть мощных помех внешнего мира вбирается внутрь, в Я образуется инстанция, которая, наблюдая, критикуя, запрещая, противостоит всему остальному. Мы называем эту инстанцию Сверх-Я. Отныне Я, прежде чем ввести в действие запрашиваемые от Оно меры по удовлетворению влечений, обязано учитывать