приближается пора вставать, сон редок, как изношенное полотно. Все сквозь него видно и слышно. Вот, чуть скрипнув своей дверью, прошла в кухню Нюра. Она работает маляром, с утра влезает в заляпанную краской спецовку и не терпит, когда ее в этой одежде застают на кухне. Нюра старается не шуметь. Ксения сворачивается бубликом и силится еще немного побыть в бездумном оцепенении. Но в ванной отфыркивается Гриша. Доносится рассудительный и уверенный голосок его жены Тонечки:

— Нет, так не будет. Не мечтай. На дорогу два рубля — пожалуйста. На обед пятерку — дам. А чтоб каждый день по маленькой, это совсем ни к чему. В субботу — другое дело. В субботу я сама куплю и четвертиночку, и пивка, как положено…

Теперь уже все. Надо вставать. Вадим ушел в булочную и не притворил за собой дверь, чтоб она не скрипнула и не разбудила Ксюшу. Из-за этого каждое слово соседей слышно в комнате.

Всегда так. Самые лучшие намерения — и все наоборот.

Ксения Петровна проворно и привычно, еще ни о чем не вспоминая, не позволяя себе вспоминать, заложила одеяла и подушки в большие чехлы. Широкая квадратная тахта, заменяющая кровать, сразу стала аккуратной и гладкой.

— Шурик, подымайся.

— Мама, а у тебя сегодня суточное дежурство?

Он отлично знал это, спросил, только чтобы оттянуть время.

— Вставай, вставай!

Шурик нехотя вылез из своей детской кроватки, которая давно уже ему коротка.

«Купила бы наконец у Вадима «сидящую», — привычно подумала Ксения и вдруг вспомнила все и быстро прикрыла рукой глаза.

— Мама, у тебя зубы болят?

— Иди, иди, опоздаешь…

Шлепая тапочками со стоптанными задниками, Шурик выбежал в коридор.

Ксения Петровна отдернула шторы. Синий туман осеннего утра стоял за окном. А на столе в плетеной корзине возвышались белые гвоздики и колыхалась воздушная травка.

Цветы доставили вчера к вечеру. Рассыльный из магазина позвонил один раз, ему открыла Нюра. Она крикнула в дверь: «Вадим Митрич, это вас», и Вадим принес в комнату букет. Ксения не успела бы ничего придумать. Вадим сам все объяснил. Он вынул бледно-сиреневую записку с одним словом: «Благодарю» — и засмеялся:

— Тонкий пациент пошел, благородный, даже фамилии своей не подписал! Вот это я понимаю!

Не будь в комнате Шурика, Ксения сказала бы мужу все. На этом разрушилась бы их семья, их дом. Но за столом сидел Шурик и тоже смеялся.

Ксения крикнула:

— Хватит, ну хватит вам наконец!..

Она ушла на кухню. Там Тонечка учила своего мужа чистить селедку:

— С головы, с головы поддевай шкурку. А я не для того маникюр делаю, чтоб тебе селедку чистить. Захотелось селедочки — сам и приготовь.

Она победно косилась в сторону Ксении — ждала ее одобрения.

— Ну и что ж, и почищу, — гудел Гриша, терзая селедку большими крепкими руками.

В ванной Нюра купала дочку.

— Ксения Петровна, тебе руки помыть? Ничего, заходи…

Ксения вышла на лестничную клетку. Там было тихо.

За ней прибежал Шурик:

— Ты чего здесь стоишь? Мы чаю хотим.

— Мусор я выносила, понятно? — рассердилась Ксения.

Нужно было подумать о том, что же теперь делать, а она не могла сосредоточиться. Казалось, непрерывные домашние дела не дают ей ни минуты покоя, но она сама хваталась за всякое дело, чтоб не оставаться наедине с собой.

…И вот снова наступило утро.

Вадим принес хлеб, побежал на кухню ставить чайник. Он старался помогать Ксении по хозяйству, особенно с тех пор, как занялся скульптурой.

Ему пришлось оставить работу, Ксения сама настояла на этом. Ведь стоило Вадиму взять в руки кусочек хлебного мякиша, конфетную бумажку или просто деревянную чурку, как на свет появлялись забавные человечки, зверюшки, птицы. Все вокруг кричали: «Талант, талант». А когда Вадим бросил медицину, которую никогда не любил, эти же люди его осудили: «Ну знаете, все же рискованно. В таком возрасте, еще неизвестно, что выйдет…»

Ксения и Вадим сами знали, что рискованно, что жить станет труднее. Они называли это — «наш великий эксперимент».

Но Вадим не должен был чувствовать себя униженным оттого, что семья живет на зарплату Ксении. Он говорил:

— Ксюша, я куплю сигареты, они дешевые…

Он перестал ходить на футбол, не возобновлял подписку на свой любимый спортивный журнал.

Однажды на улице он насильно отвел Ксению от заманчивой витрины: «Ну что ты восторгаешься всякой тряпкой!» А потом жаловался: «Ты же должна понять, я тебе сейчас ничего не могу купить!..»

Расточительный и беспечный, он теперь тщательно записывал, на что истратил деньги. Счета его никогда не сходились. Вадим злился:

— Врач из меня не получился, бухгалтер тоже не получается. Черт знает, на что я годен.

Ему надо было отвечать: «Ты художник».

Тогда он оживлялся:

— Как человеку нужно, чтоб в него верили! Признание и успех могут способного художника превратить в талантливого. Посмотри, как у меня вышел этот наклон головы. Здорово, правда? Чувствуешь?

Надо было видеть, чувствовать, понимать, подбадривать.

И за это жена его разлюбила? А если нет, то что же произошло? Какое же этому найти название и оправдание?

Ксения смахнула пыль, натерла суконкой пол во всей комнате, кроме угла, заставленного работами Вадима. Раньше она не представляла себе, что скульптура такое грязное дело. Хорошо, что теперь Вадим работает в мастерской товарища, иначе хоть из дома беги. И так скульптурами забита вся комната. Шурик на лыжах. Шурик с мячиком. Голова Ксении. Вадим долго добивался: «Должно быть видно, что у тебя волосы светлые, а глаза темные». Ксения считала, что скульптура цвета глаз передать не может. Но вышло хорошо — голова чуть склонилась к плечу, так Ксения всегда слушает собеседника. И волосы рассыпаны по лбу, выбиваются из прически — похоже. Нос, как говорит Вадим, «с минимальной утиностью», — тут он ей польстил. Вырезанная из дерева фигурка так и называется — «Ксюша». И с книгой — тоже Ксения. Это первая скульптура, за которую Вадим, может быть, получит деньги.

Утро шло, как всегда. Все привычные дела делались одно за другим. Два бутерброда Шурику в школу, два себе на работу. Шурику налить стакан молока, себе и Вадиму чай.

К чаю Ксения едва притронулась и ушла за шкаф одеваться.

Вадим шелестел газетой, Шурик ел колбасу, и, конечно, без хлеба. А она выбирала платье, такое платье, чтоб быть в нем красивой и желанной для человека, который еще два дня назад был ей только сослуживцем.

Шурик крикнул:

— Мам, я пошел.

Вадим сказал:

— Я определенно знаю — фигура должна быть больше натуральной величины. Иначе скульптура производит жалкое впечатление. Ты меня слушаешь?

— Слышу.

— Знаешь, Махров заявил: «Женщина с книгой — это слишком