— Вот она, дисциплина-то, до чего довела. Мальчишка и не зашуми, и не заговори, и товарища не позови…

— Что уж это вы, — слабо отбивалась бабушка.

— Мать целые дни за иголкой крестики считает, а у отца один разговор: подай дневник, нет ли, упаси бог, троечки. А к людям прислониться боятся.

С кастрюлей в руках Ксения побежала в комнату.

Трудно было понять, сознает ли что-нибудь Владик. Его посадили на стул, и он расслабленно поник всем телом, но послушно приоткрыл рот и застонал, когда Ксения ввела желудочный зонд.

— С вечера накрылся с головой одеялом и хрумтит. Я-то, грешница, вообразила, не поужинавши лег, так, верно, сухарика взял. Ну и хорошо, думаю. А он это лекарство глотал. Ах, горе, грех какой!

Времени прошло много. Аминазин, конечно, уже всосался. Володя, наливая в воронку кружку за кружкой, сказал вполголоса:

— Чистая совсем, Ксения Петровна.

Промывание все же оказало некоторое действие. Владик задвигался на стуле и порывался вытянуть зонд.

Ксения Петровна еще раз выслушала сердце и выпрямилась:

— Одевайте его.

Мать Владика все стояла в дверях, комкая в руках платок и шевеля губами.

— Мы увезем мальчика в больницу. Через час можете приехать справиться.

— Ох, пожалуйста, доктор! Я сама хотела просить.

— Что же у вас все-таки вышло? Из-за чего это он?

— Ну, просто со зла! Является вчера из школы и вдруг объявляет: ко мне завтра три человека товарищей придут. Стенгазету, что ли, какую-то делать. Ну, вы подумайте: три посторонних человека ввалятся в квартиру. Ведь это какое беспокойство. Мальчишки, они ни с чем не считаются. А я, говорю, разрешила тебе их позвать? Они, говорит, меня не спрашивались. Знают, что у нас квартира большая. Ну, говорю, они не спрашивались, а я их не звала. Незваным гостям от ворот будет поворот. Так, поверите, он аж зубами заскрипел.

— А отец тоже не разрешил? — спросила Ксения.

— Что вы! Муж на работе. Его это наше домашнее не касается.

Владик уже пришел в себя. Он порозовел, пульс был еще слабый, но хорошего наполнения. Мальчик не открывал глаз, но Ксения знала, что это не от слабости, а от стыда, от невозможности видеть заплаканную бабушку, смятую постель, таз с грязной водой, взволнованные лица соседей.

Больного уже укладывали на носилки, когда приехал отец Владика. Ксения совершенно о нем не думала, но где-то в подсознании глава этой семьи представлялся ей обрюзглым толстяком. В комнату быстрым шагом вошел высокий красивый человек. Он казался очень молодым от худобы, подтянутости, оттого, что у него были чистые голубые глаза и крепкая линия рта.

Он пытался скрыть свою растерянность и волнение, хотел расстегнуть пальто, но, увидев носилки, ухватился рукой за спинку стула.

Ксения сказала:

— Не тревожьтесь. Мальчик вне опасности. Но увезти его мы должны.

— Это правда, что он… Что он это нарочно?

Не дождавшись ответа, отец Владика кинулся к носилкам:

— Что же ты это, а? Учудил такое… Как же ты это?

У Владика бились и дрожали сомкнутые веки. Торопясь за носилками, отец растерянно спрашивал у Ксении:

— Из-за чего же это, а?

Ксения сказала ему:

— Вы, вероятно, мало общались с сыном.

— Мало? — он удивился. — Нет, как же, я следил… За учебой следил…

Нести Владика было легко. Ребята торопились. Ксения крикнула: «Володя, следите, чтоб голова была выше».

После первого потрясения к отцу Владика стало приходить сознание того, что произошло. Он неотрывно смотрел на угловатые очертания мальчишеского тела на носилках.

— Понять нельзя! Ведь я стадион сейчас строю — огромный, для них же, для молодых. А собственный сын… Чего ему не хватало?

Ксения вкратце передала разговор с матерью Владика.

— Не ожидал от Любы, — сказал он. — Люба женщина добрая.

«Ну конечно, знаешь ты ее!» — подумала Ксения, вспомнив навечно испуганное лицо бабушки и темные бусинки глаз матери Владика.

У подъезда толпились любопытные. Ксения знала, как это мучительно для больного и его близких. Она пошла рядом с носилками, как бы загораживая мальчика. Отец шел с ней вместе, а в проеме дверей стояла закутанная в белый платок мать. Она спустилась на лифте и смотрела издали, как увозили сына.

— Владька! — вдруг громко крикнул мальчишеский голос.

Трое подростков очутились возле носилок.

Владик порывисто дернулся, будто хотел укрыться от всех.

Ксения сказала громко:

— Владик отравился консервами. Через несколько дней он встанет.

Носилки задвинули в машину.

На тротуаре остались трое мальчиков и мужчина.

— Рыбными консервами? — деловито осведомился один мальчик.

Отец Владика вздрогнул. Трое товарищей его сына стояли перед ним. У ребят были строго озабоченные лица.

— Вы учитесь с Владиком? Одноклассники?

Один кивнул. Другой спросил:

— Может, надо что-нибудь сделать? Может, в больницу съездим?

Третий мальчик сказал:

— А он бумагу для газеты обещал. Большой лист.

— Это мою, чертежную, — сказал отец, — я дам.

Они постояли еще немного. Мужчина обхватил ребят за плечи:

— Вы к нам шли, так пойдемте.

Владикина мать наставляла лифтершу:

— Так всем и говори. Рыбные консервы. Своими ведь ушами слышала, что докторша сказала.

Лифтерша молчала. Взглянув на подошедших, сердито сказала:

— Всех лифт не заберет.

Отец Владика прошел мимо жены.

— Нас четверых заберет, — сказал он, — мы не тяжелые. — И пропустил трех мальчишек в кабину.

…Когда машина отъехала, Ксения спросила:

— Что тебя толкнуло на это, Владик?

Он крепче зажмурился.

— Тут твоих домашних нет. Скажи мне все откровенно.

Мальчик судорожно глотнул. Его молчание было тяжелым и горьким. Нужно, чтоб он заговорил.

— Разве так уж тебе плохо жить?

— Стыдно, — вдруг хрипло сказал Владик, — товарищей стыдно! — Он впервые открыл голубые глаза, которые казались особенно светлыми от густых ресниц.

Ксения погладила его спутанные волосы:

— Ты еще только жить начинаешь… Человек должен быть стойким. Мало ли что в семье случается…

Она держала его за руки. Большие руки подростка, еще тонкие в запястье, с круглыми ногтями.

— Я умру? — он тревожно посмотрел на Ксению.

— Нет, теперь не умрешь. А близко к тому было.

Сема, сидевший в головах у больного, рассмеялся:

— Если хочешь знать, ты, как вареная макарона, валился, пока мы тебя откачали.

Владик снова закрыл глаза и нахмурился.

Когда машина, въехав в больничный двор, остановилась у приемного покоя, мальчик тронул руку Ксении и сказал, не открывая глаз:

— Спасибо вам. — И добавил совсем по-детски: — Я больше не буду… — Но тут же стиснул зубы и натянул на голову край одеяла.

4

На подстанции стало светло и уютно. Санитарка Любаша прошлась по всей комнате тряпочками — где сухой, где мокрой. Блестела светленькая клеенка на столе,