– Они пришли, чтобы поговорить со мной около шести вечера, – продолжает Оуэн. – Должно быть, сразу после того, как узнали – после того, как нашли тело. Мой отец уже дошел до ручки. Он был пьян, перед дверью стояли копы, а его сына нигде не найти. Он сказал им, что я болен, что у меня бронхит и я ни с кем не могу говорить. Они сказали, что придут еще. Так что, когда я вернулся домой, мы с отцом придумали легенду. Он даже не рассердился. – Оуэн смеется сдавленным смехом. – Я вернулся часа в два-три ночи. Украл у него шестьдесят баксов и все потратил. А он даже не рассердился. Он ударился в панику.

Я помню, что, когда на нашей подъездной дороге послышался скрип шин и моя мать, отдернув занавеску увидела копов, то подумала, что они пронюхали о том, что на прошлой неделе я стащила немного лака для ногтей и несколько пачек жвачки из местной аптеки сети CVS. Даже после того, что случилось в лесу, даже после Саммер, кота и кухонного ножа, я волновалась из-за дурацкого лака для ногтей.

– Ты все еще не знал про Саммер?

– Нет, тогда не знал. Мой отец не выходил из дома, может, два, может, три дня. И даже не отвечал на телефонные звонки. А телефон разрядился еще до того, как я добрался до Мэна. Отец думал, что это его свояченица, моя тетя, которая все время грозилась, что увезет меня в Мэдисон, наверняка и вызвала полицейских. Что она сговорилась со мной. Я помню, что он использовал именно это слово. «Вы сговорились, чтобы она увезла тебя». Он воображал, что именно поэтому я и уехал из дома – потому что хотел устроить ему неприятности. Я думал, он набросится на меня, ударит, но для этого он был слишком пьян. Он только и мог, что кричать.

Миа тихо взвизгивает, как будто кто-то сжимает надувной шарик.

– Мы с ним придумали легенду: я был болен, у меня был какой-то вирус, который внезапно прошел через двадцать четыре часа, и я вообще не выходил из своей комнаты. Копы вернулись на следующее утро. Они и сказали мне про Саммер. Если бы не они, я, наверное, узнал бы об этом из Интернета. Я рад, что мне сказали копы. До того, как я мог что-то натворить.

В дни, последовавшие за обнаружением тела Саммер, все начали писать в ее аккаунты на «Фейсбуке» и в Инстаграм – там были молитвы и видеоролики, фотографии и стихи – это делали даже те люди, которые ненавидели ее, пока она была жива, которые говорили, что она ведьма или шлюха или насмехались над ней, потому что она жила в патронатной семье. Затем кто-то нашел способ войти в систему от лица самой Саммер. Я находилась в середине парковки перед «Уолмартом», когда впервые вновь увидела ее имя в своей ленте.

Теперь я покоюсь с миром. Спасибо за вашу любовь.

Я стояла на парковке, и у меня так вспотели руки, что я чуть не выронила телефон. Я сжимала его так, словно из этих слов можно что-то выжать.

Но дни шли, и послания на ее стене начали становиться более язвительными.

Думаю, это хороший урок… все демоны возвращаются в ад…

И еще: Быть может, не только лучшие умирают молодыми…

Пока кто-то наконец не закрыл ее странички.

– Сначала копы вели себя вежливо. Просто спрашивали, как я познакомился с Саммер. Они кое-что слышали. Думаю, о том, как Саммер и я… – Он замолкает. То, что произошло между ним и Саммер, все еще представляет собой Зону повышенной опасности; по-видимому, Доступ ограничен, и Входить можно только в касках. – К тому времени, когда я узнал, насколько это серьезно, к тому времени, как об этом узнал мой отец, мы уже повторили свою ложь раз пять. Это выглядело глупо. Кто-то видел меня в городе, когда я направлялся в Миддлбери. И один из таксистов запомнил, как подвозил меня домой в два часа ночи. Вряд ли у него бывало много тринадцатилетних пассажиров. Даже когда я сказал им правду, они уже не желали верить ничему из того, что я говорил.

– А ты так и не выяснил, как твоя кровь оказалась на одежде Саммер? – ляпает Уэйд. Ясно видно, что все время его подмывало задать этот вопрос.

– Нет, – отвечает Оуэн, глядя на свои руки.

– Ее там не было, – говорит Миа. – Кровь там не оказывалась. – Когда она очень зла, ее голос становится не громче, а тише. Миа единственный человек из всех, кого я знаю, кто кричит шепотом. – Копы облажались. Представленный ими образец крови был испорчен.

– Образец был неприемлем в качестве доказательства, – поправляет ее Уэйд. – То есть с правовой точки зрения. Это вовсе не означает, что там была не его кровь.

– Сколько миль нам еще надо проехать, прежде чем мы доедем до Мэна? – встревает в разговор Эбби, быстрее, чем Уэйд успевает ляпнуть что-нибудь еще. Я оборачиваюсь и вижу, каким взглядом одаривает ее Миа. Спасибо, говорит этот взгляд.

И неприятное чувство в моем желудке становится еще сильнее.

– Сто шестьдесят семь миль, – бодро чеканит Уэйд.

– Как насчет того, чтобы включить радио? – Миа перегибается через спинку переднего сиденья и врубает радио, после чего никто долгое время ничего не говорит, даже когда музыку сменяют атмосферные помехи.

* * *

В районе 115-й мили все начинают брюзжать. Оказывается, у Миа мочевой пузырь размером с наперсток. После того, как она просит остановить машину в третий раз, я говорю, что ей надо надеть подгузник для взрослых, вроде тех, которыми пользуются дальнобойщики, чтобы у нас появилась хоть какая-то надежда добраться до Мэна.

Я совсем забыла, что у Миа нет чувства юмора.

Мы сворачиваем на другую дорогу и подъезжаем к еще одному сетевому магазину-ресторану с более прихотливой вывеской, чем у «Севен-Илевен» и находящейся сзади автозаправкой. Замороженный буррито, который Оуэн прикладывал к глазу вместо льда, оттаял – Уэйд доказал, что он инопланетянин, съев его, – и теперь Оуэну надо идти на поиски других замороженных продуктов, которые послужат ему как лед. Эбби хочет купить холодного чая. Уэйд заявляет, что умирает от голода. Помимо того, что он инопланетянин, он оказывается еще и гигантским уплотнителем отходов, который нужно постоянно заправлять чипсами и вяленой говядиной, иначе он выйдет из строя.

Уэйд, Миа и Оуэн исчезают в магазине-ресторане, а я быстро выхватываю из сумки мобильник, испытывая облегчение от того, что индикатор сети горит на двух полосках. В такой глуши, на этих сельских дорогах, лучше перестраховаться. Радиосигналы поглощаются деревьями, а может быть, их заглушают сверчки.

Мобильник сестры выдает один, два, три, четыре гудка. Я уже собираюсь отключиться, когда она наконец отвечает. Прежде чем она начинает говорить, слышны какие-то звуки. Где-то работает телевизор. Видимо комедия с записанным закадровым смехом.

– Это ты, – бубнит она тоном, который я не могу расшифровать. – Что случилось?

Ярко освещенный магазин-ресторан окружен длинными вечерними тенями. Вывески на его окнах указывают путь к холодному пиву посетителям-полуночникам.

– Ничего, – говорю я. – Просто звоню, чтобы узнать, как вы.