Внешне зал Кисмет напоминал маленький театр, только без кресел. Уютно здесь, хорошо. Оркестр наигрывает «Маленькую ночную серенаду»; подпирающие потолок атланты горбятся с видом обездоленных троллейбусных старушек. И орденцев тьма – яблоню негде посадить.

Вовсю используя «искусство мира и гармонии», я подобрался поближе к сцене. Как оказалось, вовремя. Занавес пополз в стороны, выпуская бородача в халате цвета грозового неба, чалме и шикарной бархатной полумаске.

При виде его ассасины с утробным «оу-м-м!» опустились на колени. Я почувствовал, как меня сдавило с боков и чья-то шевелюра щекотно прошлась по моим босым пяткам.

В зале трижды грохнуло. Я внутренне усмехнулся: заставь фанатика с вождем здороваться, он лоб себе разобьет! Почтив магистра, орденцы выпрямились.

– Приветствую вас, возлюбленные племянники мои!

– Благословен будь, дядя! – отвечали десятки глоток.

– Слово истины вам несу! Чаете ли узнать побольше о зле, одержавшем Землю?

– Мы внемлем, дядя!

– Так слушайте же, возлюбленные племянники мои.

И магистр принялся рассказывать. Слушать его было одно удовольствие!

– Все зло, возлюбленные племянники мои, – вещал он, – в гнусных выскочках-магах. Искусство их противно природе и разуму. Они опутали мир сетями заговора. Вспомните историю Моцарта и Сальери! Гений Антонио Сальери заставлял трепетать Вену. Чарующие звуки его мелодий расплавляли сердца австриячек, и даже – даже! – закоренелые мерзавцы не могли удержаться от слез. Умиравший в Шарантоне маркиз де Сад на коленях молил о сальериевской «Школе ревнивых». А уж де Сад знал толк в извращениях. Но что отравило счастье властителя душ? Не знаете?! Так я вам скажу! Моцарт! Моцарт, дзайан и мерзостный завистник, – он набросил на гения поводок, и Сальери умер как композитор. Он музыку разъял как труп! Придал перстам сухую беглость! Да хрена там! Воз ныне тут! Ты, Моцарт, хам – прости за смелость.

Манары слушали, затаив дыхание.

– Всю эту историю гениально записал Александр Сергеевич Пушкин. А убил его за это – Дантес!

– Дзайан? – ахнул кто-то в толпе.

– Нет, кавалергард. А вспомним Жозефину?..

…Досталось дзайанам по самое не могу. Магистр вспомнил Жозефину, которая из мелочного женского себялюбия сделала Наполеона манаром и отбросила мир в варварство. Отдельную выволочку получил дзайан Марат, обесчестивший и обманувший Шарлотту Корде. При этом что-то у них такое пикантное произошло в ванной. На этом магистр не стал заостряться.

Завершающим аккордом он перешел к Франсуа Вийону, который ненавидел дзайанов всей широтой бандитской души:

В углях произрастают розы,

Аскет извечно сыт и пьян.

Кобыле легче? Мужа с возу!

В пороках виноват – дзайан!

Скачи, медлительная лань…

Туга мошна у аснатара.

От тягостных сердечных ран

Спасет насмешница-манара.

Дэвовщина! Магистр цитировал Вийонову «Балладу истин наизнанку», в которой поэт все ставил с ног на голову. Но, похоже, никто из слушателей не заметил подвоха.

Приветственные крики заполнили зал. Ассасины рукоплескали своему господину.

«Да здравствует!» – неслось отовсюду. – «Смерть дзайанам!», «Мучения!», «Моцарту – цианистого кали!» В этот миг я понял, что мой стаж манара незначителен, что рядом с большинством ассасинов я просто ребенок. Манарское отупение развивается постепенно, исподволь. Поживи я под поводком еще месяц-другой – и стану в точности как они.

– Тихо, тихо! – Магистр поднял ладони в успокаивающем жесте. – Так что уготовим мы мерзавцам, опутавшим мир сетями магии?

Вновь поднялась буря. «Смерть!», «Родоптоксину Моцарту!», «Пусть съест невыпотрошенную рыбу фугу!» Отчего-то Моцарт их беспокоил больше всего. Магистр дождался, пока ассасины выбесятся, а потом тихо и как бы про себя произнес:

– Они пьют нашу силу…

В зале разлилась тишина.

– Кто из вас в последние дни читал стихи? Кто наслаждался прихотливой игрой красок на полотнах великих мастеров? Чью фантазию будила музыка божественных гигантов прошлого?

Молчание вибрировало басовой струной, становясь невыносимым.

– Мы, Двери Истени, единственные стоим на защите манаров. Мы собрались, чтобы отнять у злодеев наше по праву. Призовем же судьбу! Призовем же Кисмет, пусть назначит жребий свой! Пусть укажет – кому стать свободным!

– Кисмет! Кисмет! Кисмет! – грянуло под сводами. Казалось, это кричали атланты.

И зал погрузился во тьму.

Осталось лишь колеблющееся пятно света на сцене. И в него вступила тонкая женская фигура с закрытым лицом.

Сначала я решил, что Кисмет обнажена. Но женщина сделала шаг, и тело ее оделось алмазным блеском. Сияние скользило по обнаженной коже, обжигая и дразня, пряча запретные места и намекая на немыслимые тайны.

Вздох вожделения понесся по залу. Мужчины и женщины все как один склонялись перед Кисмет.

Я покосился на стоящего рядом юношу. Тот вытянул шею, жадно вглядываясь в посланницу судьбы. Пытаясь пролезть вперед, он отдавил мне ногу, но даже не заметил этого. Шипя от боли, я пнул его в колено.

Послышался хруст. Парень скособочился, продолжая упрямо тянуться к сцене.

– Кисмет! Кисмет! – шептали его губы влюбленно.

Женщина раскинула руки. Фигуру ее высветило белым, впечатав в сетчатку плавящийся огнем силуэт. Восторженно взвыв, толпа качнулась вперед. Меня больно двинуло грудью о край сцены. Хорошо, не носом – в последний миг я успел подпрыгнуть.

И, кажется, зря.

Край сцены вдавился в грудь. Сейчас я напоминал бедуина, по шею вкопанного в песок. Томительно долгий миг я ждал, что лопнут, не выдержав, ребра. Но Кисмет качнулась вперед, и толпа отхлынула.

– Вы жаждете свободы? – спросила она.

После баритона магистра, от которого плавились медные ручки на дверях, речь ее звучала блекловато. «Ж» позорно сшепелявилось, голос по-девчоночьи ушел в писк. Но ассасинам было все равно. Скоро и я перестал замечать недостатки ее голоса.

– Мир человеческий горек, – продолжала Кисмет задумчиво. – Соперничество и зависть наполняют его… Манары не болеют, а человека одолевают хвори. Пустые мечтания разрывают на части. Примете вы избавление таким, как оно есть?

– Примем! – взвилось над толпой.

– С благодарностью и любовью?

– Избави, матушка! Ножки лобызать будем!

Лицо Кисмет закрывала белая ткань, но по движению головы я понял, что судьба улыбается.

– Что ж, хорошо… А теперь станьте спокойно, и я выберу счастливца.