Генри последовал за ним. Мужчины вышли на солнечный свет, барон тщательно закрыл дверь, ведущую в спальню, и только после этого сказал:

– Я верю в то, что Франко ди Санти виновен.

Генри ничего не ответил. Барон продолжил едва ли не умоляюще:

– Я должен защитить свою жену от этого человека, герр Тиббет. От убийцы.

– Вы делаете слишком скоропалительный вывод, – сказал Генри. – Против него нет никаких доказательств.

– Это сомнений нет никаких, – коротко возразил барон и добавил голосом, который был чуть громче шепота: – Не может быть никаких сомнений…

Пауза. Потом инспектор осторожно, пытаясь прощупать почву, заговорил:

– Конечно, мне понятна ваша точка зрения, герр барон. Насколько я понимаю, речь идет о разводе…

Австриец резко развернулся лицом к Генри, и в его холодных глазах тот заметил некое подобие боли.

– Никогда! – выкрикнул барон. – Я никогда не разведусь со своей женой.

И, к удивлению Тиббета, добавил:

– Я люблю ее.

– Знаю, что любите, – сказал Генри.

– Этот тип… Хозер… – Казалось, каждое слово, которое произносил барон, он вырывал из себя с болезненным усилием. – Это он сказал мне. Я ему не поверил. Я бы жизнь отдал за то, чтобы это оказалось неправдой. Но мне нужно было знать. Я был обязан выяснить правду. Вы понимаете?

– Да, – последовал ответ. – Я понимаю.

– Неужели вы думаете, что мне доставляло удовольствие натравливать на собственную жену мерзкого шпиона? Неужели вы не понимаете, что, когда он позвонил мне, я возненавидел его так, как никого в своей жизни? Даже больше, чем я ненавидел ди Санти. Мне представляется иронией судьбы, что один мой враг убил другого. Это что-то вроде возмездия им обоим.

– Но если докажут, что Франко ди Санти невиновен. Что вы будете делать тогда?

Барон отвернулся и прислонился к светлой балюстраде балкона. Казалось, он зачарован видом крутых снежных склонов, расстилавшихся внизу.

– Это мое дело, герр Тиббет, – сказал он очень спокойно. – Что бы ни случилось, я позабочусь о том, чтобы Мария Пиа была счастлива.

Помолчав, барон выпрямился и произнес своим обычным рубленым тоном:

– Значит, баронесса серьезно не пострадала. Прекрасная новость. Думаю, мне нет нужды вас долее обременять.

И отвернулся, ясно давая понять, что больше не задерживает инспектора. Генри тихо вернулся в освещенную солнцем спальню, быстро прошел мимо неподвижной хрупкой фигурки, лежащей на кровати, и оказался в прохладном, пахнущем сосной коридоре.

Случались в жизни моменты, когда Тиббет ненавидел свою профессию, и сейчас был один из них. Он с глубоким отвращением готовился к тому, что предстояло сделать в течение дня – провести окончательную проверку, выполнить последние действия и стянуть сеть улик вокруг человека, которого лишь отчаяние привело к ужасному поступку.

Генри решил взбодриться, самостоятельно спустившись в деревню на лыжах.

На полпути он догнал свою группу, члены которой доблестно, хотя и не очень успешно пытались освоить поворот на параллельных лыжах. Пьетро помахал ему, и Генри, вихляя, остановился возле Каро, ожидавшей своей очереди. Группу пополнили новички – итальянская супружеская пара и молодой немец, поэтому Пьетро был очень занят: выкрикивал указания и советы на трех языках.

– Это чертовски трудно, – сказала Каро. – Похоже у меня никогда не получится. Вы к нам присоединитесь?

– Добро пожаловать обратно, Энрико! – крикнул Пьетро, с неправдоподобной легкостью перебирая лыжами, словно танцор, исполняющий шуплаттлер[30]. – Вы приехали учиться повороту на параллельных лыжах? Как раз вовремя.

– Боюсь, что нет, – ответил инспектор. – Мне нужно в деревню. Смешная была идея, будто на лыжах я спущусь быстрее, чем на подъемнике.

– Ага! Храбрец-одиночка на горных лыжах! – Пьетро очаровательно рассмеялся. – Значит, занятия больше не нужны? Сегодня спуск по первому маршруту, завтра по третьему, а послезавтра, глядишь, и с Галли?

– Хорошо вам смеяться, – сказал Генри. – Как, черт возьми, вы это делаете? – воскликнул он, когда Пьетро, воткнув палку в снег, одним молниеносным движением, удерживая лыжи строго параллельно, в прыжке обернулся вокруг нее.

– Просто вот так! – Инструктор повторил свой номер на одной ноге, сорвав аплодисменты всего класса.

– Вы в этом сезоне еще не спускались с Галли, Пьетро? – спросил Джимми. Все с благоговейным ужасом посмотрели на устрашающее ущелье неподалеку от трассы подъемника, которое было немногим шире трещины и обрушивалось вниз белым пенистым водопадом.

– Нет, это пока запрещено. Там небезопасно. Но скоро я по нему спущусь – вы увидите. Теперь уже очень скоро. Вжик! – Пьетро сделал быстрое, как вспышка света, движение от плеча к колену. – Вот так. Почти отвесно. Benissimo![31]

– Ужасно! – возразил Джимми. – Не вздумайте повести нас туда.

– Возможно, уже на следующей неделе, – поддразнил его Пьетро. – Когда вы научитесь хорошо делать поворот на параллельных лыжах. Теперь – очередь мистера Джимми. Согните колени и – оп-ля!

Генри оставил их совершенствовать свои умения, а сам осторожно продолжил путь. Если не считать дюжины падений и едва ли не смертоносной встречи с конной упряжкой, тащившей сани с бревнами, он благополучно доехал. Весьма довольный собой, снял лыжи, оставил их у нижней станции подъемника и направился в «Олимпию».

Кроме нескольких посетителей, заглянувших среди дня выпить кофе, там никого не было. Альфонсо тепло поприветствовал его.

– Кофе? Конечно, синьор. Сию минуту.

Кофемашина зашипела, забулькала и извергла в чашку вкуснейший дымящийся кофе. Ловко, словно бы одним движением, Альфонсо собрал на маленьком подносе чашку, крохотную баночку сливок и пакетик сахара и эффектным жестом выставил его на стойку.

– Итак, убийца найден? Бедный синьор ди Санти – все страшно сожалеют. Зачем он это сделал?

– Ай-ай-ай, – укоризненно произнес Генри. – Вы же прекрасно знаете, я не имею права говорить о деле с посторонними. В любом случае придется еще доказать, что он это сделал.

– Ах, англичане, всегда такие правильные, – просиял Альфонсо. – Помните, вы как-то спрашивать меня про американцев? Я тогда по глупости забыть: здесь было много американцев – в прошлом году, и в позапрошлом… Дамы, знаете ли, одинокие и очень богатые. Много денег для лыжных инструкторов. Дурак я, забыть совсем.