— Почему ты не можешь от меня отстать? Я не переходила тебе дорогу. Я ни разу слова кривого не сказала. Я…

— Тебя «начальник» позвал, Ланцова… Ну чего ты распинаешься? Разозлится же, накажет…

Губы Олеси расплылись в еще более сладкой улыбке, когда Аня разом стала бледной, а пальцы сжались в кулаки. И ведь надо бы что-то сказать, но у нее будто к небу язык прилип. Просто стояла. Просто смотрела. Просто фоном слышала доносящиеся с кухни разговоры, новые смешки окружающих Олесю людей…

Понимала, что она сейчас — всем на потеху. Олеся издевается. За спиной — кабинет Корнея. И зайди она в него — навсегда останется «девочкой, которую трахает Высоцкий». Причем в рабочее время. Но не крикнешь же, что это несправедливо. Не расплачешься. Не докажешь. Никому. Ничего. Не докажешь.

— Отстань от нее, дура-именинница… Тебе розового друга подарить, что ли, чтобы ты к людям не лезла? У самой личной жизни нет, так ты другим завидуешь, да?

Слова Алины, вышедшей «спасать», должны были разлиться бальзамом по Аниному сердцу, а только хуже сделали.

— Мою личную жизнь хотя бы вся фирма не обсуждает… — Олеся огрызнулась, Алина фыркнула…

— Так это же ты и обсуждаешь! Только дурак не знает, что ты в Высоцкого втюрилась… А Аню теперь…

— Не надо, Алин. Пожалуйста…

Понимая, чем дело кончится, Аня потянулась к успевшей вклиниться между ней и Олесей подругой, сжала ее запястье на секунду, привлекая внимание. Посмотрела, зная, что кривится при этом, как от боли…

— Просто… Ничего не надо.

Договорить так толком и не смогла.

Отпустила, отступила. Пошла по коридору мимо кабинета Высоцкого. Куда — сама толком не знала. Только бы подальше от всего этого ужаса.

Аня лежала на кровати, свернувшись клубочком. Смотрела в одну точку, моргала редко, чувствовала… Невероятную апатию. Не боль. Не обиду. Не страх. Просто бессилие. Будто в грудной клетке зияет огромная дыра, и найди она силу в руках, проверь, кулак пройдет сквозь…

В спальне был включен только ночник, Корней делал что-то на своем ноутбуке, Аня же… Просто существовала.

После произошедшего рядом с его кабинетом, прийти уже не рискнула. Вышла в курилку, достала телефон, написала лживое: «прости, появилась срочная работа, все же вечером…». Прочла «ок» на заблокированном экране… Очень хотела остаться сильной хотя бы здесь — просто не расплакаться, но даже это удавалось с трудом. Ведь больше всего хотелось нырнуть с головой под душ и смыть с себя… Все. Вплоть до кожи. Хотя и под нее обидные слова тоже проникли.

Аня вернулась на рабочее время только через час. Попыталась успокоить бушевавшую Алину, которая рвалась идти к Самарскому, требовать уволить склочницу, попыталась убедить подругу, что ей не обидно-то на самом деле… Что она сама прекрасно понимает — все это из зависти… Но с убеждением Алины было как-то легче, чем с собой.

Потому что на душе — все равно гадко. И все равно страшно возвращаться в ССК завтра. И идти по коридорам страшно. И прислушиваться страшно. И…

Корней пытался заговорить с ней — в машине, уже дома, но Аня просто не могла.

Сбежала сначала в душ, потом сослалась на болевшую голову…

Хотела остаться у себя, но испугалась, что это может быть слишком подозрительным.

Мотнула головой, когда Корней предложил включить в спальне какой-то фильм. Ему не помешает, а ей развлечение…

Шепнула, не рискуя посмотреть в глаза: «Просто полежу, если ты не против…».

Она знала, что прозвучало хрипло, но почувствовала облегчение, когда мужчина не стал настаивать и допытываться.

Разбавлял тишину их молчания негромким, несистематическим стуком по клавиатуре ноутбука, иногда тянулся к телефону. Несколько раз смотрел на нее — лежавшую рядом… Но ничего не говорил.

Аня чувствовала… Нужно собраться. Обязательно нужно собраться. Он ведь скоро о чем-то спросит. Он ведь скоро захочет… На ночь… Трахнуть свою девочку… Но не выходило.

Казалось, что каждое движение приближает ее к тому, чтобы рассыпаться. Потому что стержень ей пробили. Он и так был хлипким, а сейчас… Она его просто не чувствовала. Будто желейка… Мишки Гамми и те плотнее. А она… Согнуть. Порвать. Раздавить. Минутное дело.

И как с этим быть — неясно. Где искать силы, если в себе их нет? Как собираться? Как жить, не чувствуя уважения к себе? Вот такой бесхребетной…

Услышав звук захлопывающейся крышки ноутбука, Аня не смогла сдержать волнения — по коже пошли мурашки. Она вздохнула, зажмурилась на секунду…

Знала, что будет дальше.

Он оставит лептоп на тумбе, проверит напоследок телефон, душ уже был, а значит…

Выключит свет, повернется к ней, притянет…

И всегда… Каждый раз при этой мысли низ живота наполнялся сладкой тяжестью, а сегодня… Мурашки переросли в дрожь. Впервые Аня не хотела. Впервые думала о близости, как унижении…

Задержала дыхание, когда щелкнул выключатель света, сглотнула, зная, что все происходит ровно так, как она боится…

Корней становится ближе, она сжимается сильнее…

Чувствует касание к щеке — он просто ведет носом, а ей хочется отвернуться… Но нельзя ведь. Он не будет терпеть истерики.

Нужно было собраться, а Аня будто задеревенела.

Пересиливая себя, раскрыла губы, понимая, чего он ждет, попыталась расслабиться, позволила опрокинуть себя на спину, почувствовала, как под футболку пробираются пальцы… Задрожала еще сильней…

Знала, что дыхание учащается… Знала, что близка к тому, чтобы всхлипнуть… Но старалась… Потому что он не любит слезы.

Судорожно втягивала живот каждый раз, когда его — уже голого, касались поцелуи мужских губ…

Не выдержала, зажала рот ладонью, впилась в нее зубами, чтобы… И сама не знала, чтобы что… Чтобы отрезвить себя болью, наверное.

Только не помогло. Потому что скатывающаяся все выше футболка заставляла чувствовать себя все ближе к краю отчаянья…

Когда губы Корнея были под грудью, а руки на талии, Аня не выдержала — все же всхлипнула… Застыла… Задержала дыхание… Знала, что он прекрасно чувствует все — и дрожь, и напряжение, и страх… Знала, что надо все же…

Корней оторвался от тела, заглянул в лицо. Пусть было темно, но Аня не сомневалась — хмурится. Смотрит на нее… Видит ли отчаянье в глазах — непонятно.

Но медленно спускается взглядом. От глаз до зажатого ладонью рта, по шее до вновь слишком быстро, будто в панике, вздымающейся груди, по голой коже живота туда, где в талию вжаты его пальцы…

Снимает руку, кладет на живот… И чувствует то же самое — судорожная попытка втянуть, чтобы контакт стал менее тесным, еще более частые вдохи и короткие выдохни… Зажатость похлеще той, что была впервые…