Он, несомненно, осторожничал. Имелись ли в его контореподслушивающие устройства? Или же подслушивали телефонистки? Всегда осторожныйАндреас предпочитал не рисковать.

– Я встречу вас в отеле «Президент» в Женеве, –сказал он мне.

– Туда ехать по меньшей мере три часа, –предупредила я.

– Отлично. Я встречу вас в шесть часов вечера. Испасибо за звонок.

Мой скромненький «фиат» устремился на юг со скоростью 150 кмв час, со свистом оставляя позади весь транспорт, за исключением редко попадавшихсяаристократических «мерседесов», «феррари» или «ягуаров». Внезапно на повороте яочутилась на двух колесах рядом с тысячефутовой пропастью. Я сбросила скорость,пользуясь тормозами, как меня учили; и управление машиной и то, как она меняслушалась, доставили мне удовольствие, которое я раньше никогда не испытывала вогромных американских машинах. Это была такая встряска, что когда я въехала наокраины Женевы, я ощущала себя чувственно возбужденной.

Это наводит меня на другую мысль. Что же такое заключено вдвижении, если оно располагает женщину к эротике? Я знавала девушек, которые насуше были также активны, как испорченные стиральные машины, а стоило им толькоступить на палубу корабля, как они превращались в бредовых нимфоманок. По однойтеории, слышала я, это объясняется постоянной ритмичной работой судовыхдвигателей, которая синхронизирована с собственным ритмом цикла женщины, чтовызывает в ее подсознании цепную реакцию раскрепощения от всех подспуднохранившихся запретов. Возможно, то же самое для стюардесс представляют собойреактивные двигатели, чем и объясняется их легендарная возбудимость.

Однако, вернемся к Женеве: я ехала так быстро, что оказаласьтам на два часа раньше, припарковала машину, прошлась пешочком и посмотрелавитрины магазинов.

Женева – традиционная международная столица, остаток техвремен, когда в ней располагалась Лига Наций; тогда считали, что центральноевсемирное правительство сможет предотвратить все войны на свете. Одновременно сЛигой Наций в городе обосновались многочисленные международные организации, ивот они вкупе с банками и являются основой города. Городские виды и витриныбыли так привлекательны, что я опоздала на пятнадцать минут к назначенномусроку. Андреас ждал меня в баре, и его нетерпеливые пальцы нервно отстукивалидробь по стойке. Он уже выписался из гостиницы и ожидал, когда же отправится вМегеве.

Он поцеловал меня в щеку (в монастырских холлах отеля«Президент» любое другое проявление чувств рассматривалось бы как недозволенноепроявление сексуального эксгибиционизма), и мы оба пропустили по рюмочке – дляменя обычный апельсиновый сок со льдом.

Я чувствовала себя измотанной после дороги и хождения помагазинам и умирала от желания принять душ и освежиться. Но поскольку Андреасуже сдал свой номер в гостинице, я была вынуждена сесть в машину и продолжитьпутешествие под лучами палящего солнца. До Мегеве поездка через французскуюграницу заняла час и пятнадцать минут.

Он ехал в своем автомобиле, а я следовала за ним в своем«фиате», стараясь благополучно миновать опасные скалы на горной дороге и в тоже самое время не отставать от мощного «мерседеса». Я совсем была не в формедля конечного этапа путешествия в этот день, и когда мы наконец добрались доМегеве, мои нервы были расшатаны, как пружины в кровати. (Ну вот, опять ятолько и думаю о кровати!)

Но я несколько была утешена самим видом города Мегеве,красивого, как на почтовой открытке, и даже отличающегося некоторым шиком. Онбыл расположен на склоне горы, откуда открывался захватывающий дух вид. (Если выкогда-нибудь видели фильм «Шарада», то начальная сцена была отснята в Мегеве.)

Узкие улочки, застроенные домами из дерева и черепицы втипично альпийском стиле, давали ощущение изнеженной роскоши. А гостиницы,наполненные изощренными приспособлениями для катания на лыжах, и ожидающиевскоре любителей зимнего спорта, светились аурой дорогостоящей простоты. Здесьбыло не менее девяноста двух отелей и одно казино. Некоторые из отелей былизакрыты на лето с тем, чтобы позднее, с началом лыжного сезона, распахнуть своидвери. Их хозяева одновременно владели некоторыми заведениями в Сен-Тропезе ипоэтому могли извлекать прибыль как летом, так и зимой. Обычно обоими городамираспоряжалась одна и та же теплая компания, хотя Мегеве почти в два раза дорожеи шикарнее, чем Сен-Тропез. Пенсионерам там делать нечего.

Хотя мы и приехали в период межсезонья, все-таки это былочудесное место для отдыха – жар летнего солнца уравновешивался настолькободрящим, до звона в ушах насыщенным кислородом воздухом, что было трудно удержатьсяот послеобеденного отдыха. А обед был всегда обилен, потому что в такойобстановке развивается бешеный аппетит. Прозрачность и чистоту воздухаследовало ожидать – мы находились на высоте 1500 метров – почти пяти тысячфутов – над уровнем моря; та высота, на которой ваши легкие начинают жаловатьсяна лишнюю работу, которую им приходится выполнять для вдыхания кислорода.

Андреас и я остановились, чтобы выпить, в гостинице «МоиБлан» (название взято от горной вершины того же имени), и хозяин очень тепловстретил нас, расцеловав меня в обе щеки. Очевидно, что Андреаса здесь хорошознали и уважали. Хотя он и жил здесь уже в течение трех лет, местные жители всееще считали его загадкой. А тихие, спокойные люди, окруженные тайной, всегдапользуются наибольшим уважением. Никто не знает, насколько важными персонамиони могут оказаться.

Андреас получал удовольствие от своей анонимной жизни вгорном замке.

– Ксавьера, есть только одна вещь, о которой мнеследовало бы предупредить вас, – пробормотал он за коктейлем. – Вдоме будет жить недолгое время моя мать, где-то около недели. Но пусть это васне беспокоит.

– А почему я должна беспокоиться об этом?

– Просто мы с ней не виделись четырнадцать месяцев. Ивы знаете, как чувствительны матери на этот счет.

Он сказал это таким образом, что было ясно: он явнонеодобрительно относится к матерям. Он сказал, что она живет в городе Комо вИталии, присматривая за своей матерью, которой было девяносто семь лет. Онникогда не был в хороших отношениях со своей семьей, особенно после смертиотца. Тот умер, когда Андреасу было всего тринадцать лет.

– Я испытывал страшное одиночество. У меня не былоничего общего с двумя женщинами, матерью и бабкой, живущими со мной в доме. Ихотя я рад, что они мне дали самое лучшее образование, какое могли, не думаю,что сумею простить матери ту католическую чепуху, в которую я должен был веритьи которая разрушила оба моих брака. Это пуританский бред. Потребовались годы,чтобы очиститься от него, и мне трудно оправдать мать.

Я позволила разговору на эту тему умереть естественнойсмертью, потому что сама тема не вызывала во мне охоты продолжать ее; мыпокончили с напитками, покинули отель и направили наши автомобили к домуАндреаса, расположенному высоко в горах.