— Сурово у вас, — к мрачному Богушу подсел бородатый кряжистый голландец — один из тех, кто ехал с ним через этот проклятый океан на этот проклятый остров. — Чуть что — сразу петля.

— А ты как думал? — ухмыльнулся трактирщик. — Тут свои законы. Или соблюдай их и живи в своё удовольствие, или пошёл к чёрту.

— Не поминал бы ты нечистого, — опасливо перекрестился Богуш. — Грех это.

— Я своим грехам сам счёт веду, парень, — с этой гнусной пиратской рожи не сходила ухмылка, казавшаяся Малецкому сатанинской гримасой. — Когда срок придёт — сам за них и отвечу. А ты никак решил за меня похлопотать? Свои грехи уже отмолил, что ли?

Богуш резко поставил кружку на стол — даже пиво выплеснулось.

— Не богохульствуй, — буркнул он, мрачно глядя на трактирщика.

— Не разливай пиво, — старый пират, назвавший трактир, видать, в свою честь, не остался в долгу. — Будешь буянить — заставлю разлитое языком слизать.

Голландец расхохотался.

— Молодец, — он подмигнул трактирщику. — Сразу видать — ещё недавно был грозой морей… Михаэль Янсзон, корабельный плотник, — представился он, мотнув крупной головой.

— Джон Причард, — ответил трактирщик. — Уже третий год как содержу это заведение. До того полных семь лет пускал испанцев на дно. А до того служил на английском королевском флоте и занимался тем же самым — пускал испанцев на дно.

— Очень приятно, — весело рассмеялся голландец. — Плесни-ка ещё пива, гроза морей, выпьем за знакомство!

«Прости, матка бозка, несчастных богохульников, ибо не ведают, что творят». Богуш даже подобрал слова, дабы достойно ответить обоим нечестивцам, один из которых признался, что убивал добрых католиков, а другой этим нисколько не возмутился, но прикусил язык. Трактирщик — еретик, бывший пират. С него станется достать нож и выпотрошить верного сына святой матери церкви, если тот ему ещё хоть слово поперёк скажет… Расплатившись, Богуш покинул негостеприимный трактир.

«Нельзя более терпеть эту еретическую мерзость, этих разбойников, — подумал он, перекрестившись на церковь. — Пойду сейчас к ксендзу Винценту. Предамся в руки Господа, дабы исполнить волю его…»

— Слышь, приятель, а этого богослова недоделанного, что мне всё про грехи толковал, ты знаешь? — как бы между делом поинтересовался Причард.

— Да поляк какой-то, — Янсзон достал из кармана глиняную трубку, набил табаком и запалил от свечки. — Я об его имечко чуть язык не сломал. Кожевничал в Лионе. Потом к вам за море подался. То ли на деньгу польстился, то ли чего натворил… А ты что на него взъелся? Тут пиво по столам разливают и без этого чёртового поляка, — весело улыбнулся он. — Не по нутру пришёлся, а?

— Я терпеть не могу, когда мне начинают указывать все, кому не лень, — проговорил Причард.

— Ну, конечно, ты ведь капитаном был. Верно?

— Верно.

— И ходил в эскадре этой вашей дамочки?

— «Дамочки», — криво усмехнулся «старый пират». — Приятель, мне сорок пять, и я за всю свою жизнь подчинялся без разговоров только троим. Отцу, Мингсу и этой «дамочке». Объяснить, почему?

— Я догадливый, — голландец был весельчак и болтун, но зла не держал. — А поляк и впрямь странный какой-то. Пока мы сюда ехали, все перезнакомились. Друг дружке о родных местах рассказывали, радовались, что будет достойная плата за работу, что детишки выучатся, в люди выйдут. А этот как воды в рот набрал. Каждое слово клещами тянуть приходилось, хоть по-французски говорит лучше меня. Чуть что — сразу крестится… Э, приятель, а у тебя нюх на людей, — снова рассмеялся Михаэль. — Сразу гнильцу почуял, да?

— Я не был бы пиратским капитаном и не дожил бы до этой вот стоянки на берегу, если бы не имел нюха на людей…

— Отче, что мне делать? Слаб я.

— Молитва укрепит дух твой, — по-отечески мягко проговорил ксёндз Винцент. Говорили они по-французски — ибо святой отец не знал польского, а Богуш — испанского. — Тело — всего лишь обуза для души праведной. Недаром оно терзает её болями: это нечистый, чьё царство и есть плоть, стремится совратить тебя с пути истинного.

— Значит, истинно праведный путь — избавление от греховной плоти, отче?

— Рано или поздно через это проходят все. Но лишь немногим, твёрдым в истинной вере, дано вознестись после смерти в царство Божие. Разве не замечал ты, как грешники цепляются за жизнь, стараются любой ценой отсрочить неизбежное?

— Замечал, отче! — просиял Богуш: один к одному его собственные мысли! — Их души отягощены грехами и обречены попасть в ад, а тело удерживает их в этом мире! И они, одержимые страхом перед вечными муками, стремятся задержаться на земле!

— Ты истинный христианин, Богуслав Малецкий, — отец Висенте постарался как можно правильнее произнести странное для него славянское имя. — Ты достоин царства Божьего.

— Укажи путь, отче. Я готов.

— Мученическая смерть за истинную веру — вот путь святого. И твой.

— Я готов, — повторил Богуш. — Что мне делать, отче? Скажи, всё исполню.

— Убийство — смертный грех, сын мой. Но если ты пожертвуешь своей земной жизнью ради избавления мира от еретички, превратившей форпост католической веры в разбойничий вертеп, гибель от руки её приспешников искупит все твои грехи. И ты войдёшь в царство небесное.

— Благослови, отче.

«Второго такого безумца до прихода эскадры мне всё равно не найти, — думал отец Висенте, благословив и отпустив поляка. — А значит, нужно убрать первоочередную цель. Если, конечно, люди ордена не убрали её в Марселе, но лишняя страховка не помешает. Старик епископ скоро сам вознесётся в царство небесное, святым только туда и дорога — да простит меня Матерь Божья за такие мысли. А мы, грешные, расчищаем дорогу для всемирного триумфа католичества, как умеем… О, как много ещё работы!»

— Больно?

— Ещё как… Ведь не тебя, а меня этот проклятый разбойник кулаком в челюсть… У-у-у! Встречу — зарежу мерзавца!

— Да, чтобы украсить своей персоной городскую виселицу, — съязвил Педро. — Больно много чести для пиратского быдла, чтоб из-за него купеческого сына повесили.

— А что ты предлагаешь? Утереться и простить?

— Нет, — Педро загадочно улыбнулся. — Есть идея получше.

Педро и впрямь был заводилой в их компании. Не все его идеи бывали удачны, но по большей части Диего нравились его авантюры. Кроме последней, разумеется… Интересно, во что он его снова втянет?

— Выкладывай, — Диего понизил голос до шёпота, зыркнув на дверь. Матушка и так едва согласилась пустить к нему друга, а если узнает, что они опять что-то затевают — Педро отправят домой, а его запрут на замок. Хорошо ещё, если опять не приставят сторожем эту черномазую дубину Пабло.

Минут пять Педро шёпотом, на ухо, рассказывал Диего о своей идее. Тот поначалу не поверил. Затем испугался. А потом… Потом понял, что Педро прав: это и впрямь отличная идея.