Еще вчера поражение под Кольмаром поколебало дух 1-й французской армии. Но уже сегодня сохранение Страсбура вызвало всеобщий подъем и вернуло веру в свои силы. Первым, кого охватил неуемный оптимизм, был генерал Делаттр, как на крыльях устремившийся в наступление. Еще в середине января он произвел перегруппировку войск для ликвидации немецкого плацдарма в Эльзасе.

Уже в этот период союзное командование приступило к разработке операций по ту сторону Рейна. Но прежде туда нужно было добраться. Этого еще не удалось сделать нигде, кроме французского участка фронта у Страсбура и Сен-Луи. В данной ситуации Эйзенхауэр отдал приказ Монтгомери и Брэдли продвинуться вперед и занять весь левый берег Рейна по линии Везель — Кобленц — Майнц. Естественно, что он не забыл о необходимости ликвидировать кольмарский плацдарм. Линия фронта 1-й французской армии растянулась к тому времени на 200 км, то есть занимала четвертую часть всего фронта союзников. Чтобы позволить Делаттру выполнить свою задачу, а возможно, и желая сгладить негативный эффект, произведенный недавним кризисом в наших отношениях, главнокомандующий распорядился усилить 1-ю армию, вернув ей с берегов Саара дивизию Леклерка, а также придав несколько американских дивизий и значительное количество артиллерийских орудий.

Сопротивление немцев было настолько упорным, что 1-й армии потребовалось три недели непрестанных боев для решения поставленной задачи. 19 января 1-й французский корпус начал медленное наступление на левом фланге немецкого плацдарма и лишь 4 февраля, преодолев в ходе тяжелых боев сопротивление многих немецких опорных пунктов, вышел к Руффаку у Кольмара. На северном участке продвигался 2-й французский корпус, но к концу февраля он сжался в комок у Рейна, чтобы высвободить на своем правом фланге место для 21-го американского корпуса, так как именно на генерала Милбурна[73], командовавшего этим американским соединением, генерал Делаттр возложил главную задачу. На этот раз в нужное время и в нужном месте было сосредоточено необходимое количество сил. 30 января Милбурн, имея в своем распоряжении 3-ю, 28-ю и 75-ю пехотные дивизии и три танковых дивизии — 12-ю американскую и 2-ю и 5-ю французские — и действуя на узком участке фронта, прорвал оборону противника к северо-востоку от Кольмара. 2 февраля он освободил город усилиями танковых частей генерала Вернжуля, а 4 февраля вышел к Бризаку. В это время 1-й и 2-й французские корпуса при мощной поддержке артиллерии, которая на сей раз не испытывала недостатка в снарядах и которой умело руководил генерал Шайе[74], занимались ликвидацией очагов сопротивления в других местах равнины, а 10-я дивизия очищала от противника склоны Вогезов. 9 февраля наши войска овладели горно-лесным массивом Хардт и городом Шалампе. В итоге, за исключением района Агно и Виссамбура, немцев в Эльзасе практически не осталось, если не считать 22 тыс. пленных, захваченных на его территории.

11 февраля я посетил Мюлуз, а затем отправился в Кольмар. Трудно описать чувства радости и эмоционального подъема, которые охватили всех нас — местных руководителей, военачальников, солдат, население. Но в тот день патриотизм французов смешался с новым чувством — французы и американцы ощутили себя братьями по оружию. Это великое братство основывалось на победе, одержанной совместными усилиями наших армий, и именно здесь, в Кольмаре, на эльзасской земле. В молчании неподвижно застывших полков мне слышался стук бьющихся в унисон сердец воинов двух народов, связанных боевой дружбой. Французские и американские войска стояли рядом в центре площади Рапп, украшенной трехцветными и звездно-полосатыми флагами двух стран. Перед фронтом солдат и в окружении ликующей толпы эльзасцев, самых, наверное, больших ценителей военных парадов и глубоко ощущающих суть происходящего, первую награду я вручил герою-освободителю Кольмара генералу Делаттру. Затем мною же были вручены награды генералам Милбурну, Леклерку и Далквисту. В тот же вечер Страсбур также отпраздновал освобождение Эльзаса. В моем присутствии в честь победы архиепископ Рюш отслужил благодарственный молебен в кафедральном соборе города. На следующий день в Саверне знаки отличия получили из моих рук генералы Деверс, Брэдли и Пэтч.

Все это помогло сгладить на какое-то время разногласия по стратегическим вопросам, которые омрачали наши отношения с американцами. Но впереди нас ждали другие расхождения во взглядах. В ближайшее же время должен был встать острый и принципиально важный для нас вопрос об участии французских войск в военных действиях на территории Германии. Я, естественно, желал, чтобы наша армия пересекла границы Рейха, располагала на его территории оперативным пространством, завоевывая немецкие города и села, захватывая трофеи, и приняла вместе с союзниками капитуляцию противника. Речь, конечно же, шла о нашем престиже. Но не только о нем. Для нас это был единственный способ заполучить гарантию участия в принятии капитуляции повергнутого противника, в оккупации его территории и в ее управлении.

Если в наших руках окажется часть оккупированной Германии, без нас ее судьба решаться не будет. В противном случае, нашим правом победителей будут распоряжаться другие. Короче говоря, я считал, что мы должны перейти Рейн и продвинуться в Южной Германии как можно дальше.

В первых числах марта группы армий Монтгомери и Брэдли частично вышли к Рейну и планировали форсировать водную преграду. Понятно, что я внимательно следил за развитием событий. Зная, что главные усилия союзников будут направлены на взятие Рура, а, следовательно, форсировать Рейн они будут на отрезке ниже Кобленца, я почти не сомневался, что союзное командование не подумает бросить в одиночку нашу 1-ю армию через Рейн в Шварцвальд. Я полагал, что, скорее всего, оно как раз оставит ее на левом берегу реки. Для штабистов такое решение должно было представляться вполне оправданным. Но если бы мы согласились с этим, французская армия была бы обречена на пассивную роль в финальной битве. Преследуя определенные политические цели, я не мог поставить свою подпись под таким стратегическим планом и взял на себя ответственность за другое решение — наши войска также должны перейти Рейн. Желательно, чтобы они сделали это в рамках союзнической операции. Но если союзники на это не согласятся, французские войска будут вынуждены форсировать Рейн самостоятельно. При любых обстоятельствах наши войска должны владеть на правом берегу реки своей, французской, зоной оккупации.

Очень скоро стало известно, что наши опасения нашли подтверждение в стратегических наметках верховного командования. Разработанный Эйзенхауэром план по форсированию Рейна и дальнейшему продвижению союзных войск вглубь Германии — с весьма многозначительным для нас, французов, названием «Затмение» — ставил перед 1-й французской армией чисто оборонительные задачи. Самое большее, на что могли рассчитывать наши войска, перейти, в случае полного краха вермахта, на правый берег Рейна в обозе VII-й американской армии в качестве подсобной силы для оккупации немецкой земли Вюртемберг. Но форсирование Рейна 1-й армией на ее участке фронта не предусматривалось ни при каких обстоятельствах. Более того, из поступающих с фронта донесений нам стало известно, что понтонные части французских танковых дивизий были переброшены на другие участки, что в значительной степени лишало нас главной составляющей переправочных средств.