– Даже конфеты прислал, – сказал Миша.

– Нет, – сказала Агриппина Тихоновна, – монпансье Геннадий сам купил: коньки-то он продал…

– Тетя! – закричал Генка. – Ведь я вас просил!..

– Чего уж там… – отмахнулась Агриппина Тихоновна. – Оно и лучше: валенок не напасешься.

– Если бы я знал, что ты ради фасона продал коньки, – сказал Миша, – то я бы к тебе в гости не пришел.

– Я и без коньков проживу, – мотнул головой Генка. – Подумаешь, «снегурочки»! Поступлю в фабзавуч – «норвежки» куплю. Ты ведь тоже свою коллекцию марок продал. А? Зачем?

– Нужно было, – уклончиво ответил Миша.

– Я знаю, – сказал Генка, – ты на кожаную куртку копишь. Хочешь на настоящего комсомольца походить.

– Может быть, – неопределенно ответил Миша. – Славка свои шахматы тоже продал.

– Да? – удивился Генка. – Костяные шахматы? Зачем?

– Надо было, – тоже уклончиво ответил Слава.

Раздалось три звонка.

– К нам, – сказала Агриппина Тихоновна и пошла открывать.

В комнату вошел Миша Коровин, одетый в форменное пальто и фуражку трудколониста. Он поздоровался с ребятами, разделся, вынул из кармана пачку папирос «Бокс» и закурил.

– Как дела? – спросил его Миша.

– Движутся помаленьку. Вчера на четвертый разряд сдал.

– Сколько ты теперь будешь получать?

– Рублей девяносто, – небрежно ответил Коровин, вытащил из кармана часы размером с хороший будильник, приложил их к уху и сказал: – Никак к мастеру не соберусь. Почистить надо.

– Покажи! – Генка взял в руки часы и тоже послушал. – Ход что надо.

– Ничего ход, – сказал Коровин, – пятнадцать камней. – Он спрятал часы в карман куртки. – Ячейку у нас организовали, комсомола. Я уж заявление подал.

Девяносто рублей в месяц и часы ребята с трудом, но выдержали, но это уже было свыше их сил. Они еще пионеры, только мечтают о комсомоле, а Коровин уже заявление подал.

– Нас тоже скоро в комсомол передают, – сказал Миша, – прямо из отряда. – При этом он искоса посмотрел на Генку и Славу.

Они важно молчали, как будто Миша действительно сказал правду.

– Знаете, кого к нам в колонию прислали? – спросил Коровин.

– Кого?

– Борьку-Жилу.

– Ну?

– Ага. За ножны-то отец его чуть не убил. Сбежал он тогда. Теперь у нас.

– И как он?

– Ничего, исправляется.

Снова раздалось три звонка. Агриппина Тихоновна пошла открывать. Генка стоял посреди комнаты, смущенный и молчаливый. Открылась дверь. В комнату вошла Зина Круглова… Вот оно что! Миша и Слава многозначительно переглянулись. Генка стоял, не двигаясь, затем, протянув руку к столу, пролепетал:

– Прошу…

Зина прыснула, все расхохотались. Тогда Генка оправился, стал в торжественную позу и объявил:

– Дорогие гости, принимаю поздравления и подарки! Прошу не толкаться и соблюдать очередь.

Зина смеялась без передышки. Такая уж она смешливая! Она подарила Генке клоуна, своими взлохмаченными волосами очень похожего на именинника.

– Замечательно! – сказал Генка. – Девочки, как всегда, отличаются аккуратностью. Чем порадуют меня мальчики?

– Ах да, – спохватился Миша, – чуть не забыл!

Он открыл свою сумку и вытащил оттуда пакет. Он с таким серьезным видом разворачивал его, что все молчали и напряженно следили за его руками. Миша разворачивал пакет медленно, не торопясь, и взволнованное молчание присутствующих, казалось, не доходило до него.

Когда остался один, последний лист и уже ясно обрисовывались контуры какого-то длинного предмета, Миша остановился и оглядел всех. Генка подался вперед. Миша развернул лист… В его руках блеснуло стальное лезвие конька… «Норвежка»!

Генка осторожно взял в руки конек. Сначала он молча его разглядывал, потом провел ногтем по лезвию, приложил к уху, щелкнул и наконец проговорил:

– Здорово… А где второй?

Миша развел руками:

– Только один… второго не достал.

У Генки вытянулось лицо.

– Ничего, – вздохнул Миша, – поездишь пока на одном, а там видно будет.

У Генки было такое жалкое выражение лица, что даже Зина и та не рассмеялась. А уж как смешно было представить себе Генку бегающим по катку на одном коньке!

Генка положил конек на табурет, глубоко вздохнул и упавшим голосом произнес:

– Ну что ж, прошу к столу.

– Погоди, – остановил его Слава, – у меня ведь тоже подарок есть. – Он засунул руку в портфель, долго шарил там и… вытащил второй конек.

– Разыграли! – взвизгнул Генка, потом замолчал, внимательно посмотрел на друзей и медленно произнес: – Значит… коллекция, шахматы, кожаная куртка…

– Ладно, – перебил его Миша, – обойдем для ясности.

Наконец пришел ответ из Петрограда.

«Здравствуйте, ребята! Ваше письмо попало ко мне. По карточкам Терентьевых много, но всё не те. Бывшая домовладелица Васильева, которую я специально посетила, сказала, что Терентьев с женой действительно проживали у нее до войны, а мамаша жила где-то под Москвой. Вот все, что я могла узнать. Насчет бюрократизма вы не правы. В Петрограде проживает несколько тысяч Терентьевых, и без точных данных адрес дать невозможно. С комсомольским приветом Куприянова».

– Вот, – сказал Миша. – Учитесь, как пользоваться достижениями науки и техники.

– Какая же тут техника? – спросил Генка.

– Почтовая связь разве не техника? Вот так действуют рассудительные люди, а безрассудные летят неизвестно куда…

Генка в ответ съязвил:

– Тебя она тоже здорово поддела с бюрократизмом. Здорово поддела…

– Ничего не здорово, – сказал Миша, – но не в этом дело. В воскресенье поедем в Пушкино и с собой возьмем лыжи.

– Зачем лыжи? – удивился Слава.

– Для конспирации.

…В ближайшее воскресенье друзья сошли на станции Пушкино. В руках у каждого были лыжи и палки.

Вдоль высокой деревянной платформы с покосившимся павильоном тянулись занесенные снегом ларьки. За ларьками во все стороны расходились широкие улицы в черной кайме палисадников. Они замыкали квадраты дачных участков, где протоптанные в снегу дорожки вели к деревянным домикам с застекленными верандами. Только голубые дымки над трубами оживляли пустынный поселок.