— Как скажете. А что сейчас?

— А что сейчас? Четвертый этаж, пятнадцатая квартира. Вы — в дверь, я — в окно. Приступим?

— Приступим, — кивнул следователь, обогнул дом и, приподняв борт пиджака к лицу, закрываясь от возможной камеры, вошел в подъезд. Дверь в него оказалась открыта — ну и хорошо, не надо возиться с кодом. Поднялся на нужный этаж, припал к двери. Хорошая, прочная, сразу не откроешь.

Ждал, ждал… Почему так долго? Что он копается?

Вдруг из квартиры раздались звуки борьбы, падающих предметов, звон бьющегося стекла, возглас «Merde!».[5]И за этим — страшный, душераздирающий вопль. Роман стал звонить в дверь и барабанить в нее ногами — пусть враг знает, де Грасси не один!

Тут щелкнул замок, Петрович услышал:

— Быстрей!

Вскочил вовнутрь — черные шторы раздвинуты, по комнате кружится полуголый граф, вопит, в груди у него зияет дыра, а из раны прямо-таки хлещет на пол черная кровь.

— Что, что происходит!? — закричал Роман. — Что делать?!

— А пока ничего, — ответил барон, явно наслаждаясь происходящим. — Пришлось его разбудить. Некрасиво как-то умертвить спящего. Но он почему-то не обрадовался. Надо же, такой vieux routier,[6]а меня прозевал. Нет, а как приготовился! — и де Грасси показал на сколоченный из грубых досок гроб, до половины наполненный какой-то коричневой, комками, пылью. — Спал, негодяй, в гробу, да еще привез с собой родную землю.

— Что делать?! — опять заорал Роман: враг продолжал вопить и кружиться.

— А ничего. Это агония. Я вырезал ему сердце. Но последнее слово за вами. Держите, — и протянул Петровичу меч.

Это было настоящее произведение искусства — удобная рукоятка, не дававший руке соскользнуть с нее набалдашник с впаянным в него драгоценным камнем, широкое короткое и, вероятно, очень острое лезвие с вязью непонятных письмен.

— И что с ним делать?

— Отсеките ему голову.

— Как??

— А вот так, — и барон показал. — Параллельно земле, от плеча. Вы же хотели?

Глядя на это визжащее чудовище, Роман не знал, хочет ли он этого по-прежнему. Одно дело отомстить человеку, осознающему свои действия, и другое — этому душевнобольному змею горынычу…

Но размахнулся — вжик! — даже сопротивления не почувствовал, лезвие меча как сквозь масло прошло, покатилась голова с плеч, ударилась о пол и отлетела в угол. Прямо на Фролова смотрели остекленевшие желтые глаза с овальными зрачками. Колени у тела подогнулись, и оно рухнуло на край гроба.

— Pardon, je suis confuse,[7]— сказал барон и отпихнул труп ногой в сторону.

Вдруг тело и голова стали на глазах рассыпаться, несколько секунд — и уже остались только две кучки праха.

— Бежим, — сказал де Грасси, забрал меч и вложил его в ножны за спиной.

Роман согласился — граф вопил так, что, наверное, уже все соседи трясущимися пальцами набрали «02».

Они выскочили на улицу, де Грасси порывался побежать, но Фролов взял его за рукав, остановил.

— Не надо. Идем тихо, спокойно, внимания не привлекаем.

Хорошо, что тела не осталось. Ну, покричал кто-то, опрокинул мебель. Да убежал. Никто даже не шелохнется — дело по факту обнаружения пустого гроба не заводят. А то смех был бы, конечно, если камера засняла его, выходящего из подъезда после убийства. А он, глупец, об этом и не подумал. А так бы пришили самосуд. Тьфу ты!

Дошли до Краснопресненской. Барон показал на стоявший у обочины «мерседес-купе»:

— Прокатимся?

— Да, надо бы отсюда поскорее скрыться.

Сели, тронулись.

— Я и не знал, — заметил де Грасси, — сколько у вас на дорогах автомобилей днем, надо было пойти пешком.

Затем он четко и лихо развернулся на стрелке.

— Ух ты! — не выдержал следователь.

— Мой водительский стаж — девяносто восемь лет.

— Впечатляет.

— Домой подбросить?

— Не утруждайтесь. Я думаю, у вас сегодня последний день, так что занимайтесь лучше собой.

Барон рассмеялся.

— Так вы ничего и не поняли. День — первый. Первый за шестьсот лет. А вот будущая ночь — да, будет последней.

— Грустно?

— Нисколько. Мне это нужно было сделать несколько сот лет тому назад. Ада боялся. Но я крещен католиком — а у нас есть чистилище. Вдруг за мои сегодняшние действия мне сделают послабления? Отправят, к примеру, не в девятый круг ада, а хотя бы во второй? На первый, знаете, я особо не рассчитываю.

— Как устроитесь, позвоните.

— Ха-ха! Шутник! Где вас высадить?

— У любой ближайшей станции метро. Через сто метров будет, кстати.

— Хорошо. Приезжайте ко мне после заката. И возьмите с собой Кристину.

— Исключено! — нахмурился Петрович. — Какого черта?

— Ради вас стараюсь! Совместные переживания сплачивают пары! У вас на всю жизнь останется память о приключении!

— От таких приключений инфаркт можно получить.

— А я серьезно. Тогда не получите миллион.

— Ну и катись ты со своим миллионом… Высади меня.

— Ладно, ладно, не горячитесь. Пусть сама решит. Позвоните ей и спросите.

— Нет.

— Вы ортодоксальный исламист? Запрещаете женщине самостоятельно принимать решения?

Роман вздохнул и полез за телефоном. Может быть, сумасшедший вампир прав?

Нажал кнопку вызова.

— Ромочка! — сразу заверещала девушка. — А я все ждала — когда ты позвонишь! Думала, уже забыл меня!

— Глупости. Слушай… Я тут рядом с нашим вчерашним собеседником… В общем, за твоих подруг мы отомстили. Все. Графа больше нет. Но наш новый товарищ просит, чтобы вечером ты была рядом, когда я его отправлю в последний путь…

— Не рядом, не рядом! — запротестовал барон. — Я ведь не изверг — подвергать милые глазки прелестной мадемуазель такому испытанию. Нет! Нет! Просто быть где-нибудь поблизости, чтобы ощущать свою причастность к происходящему! Вас это навеки свяжет, уверен.

— Я все слышала, — ответила Кристина. Роман почувствовал, как она, раздумывая, кусает губы — он уже отметил эту ее привычку. — А новых графов точно не будет?

— Откуда? — крикнул де Грасси. — Конечно, нет!