– У него такая работа. Не факт, что он ее любит. Нокто-то же должен ее делать, раз люди едят мясо и строят мясокомбинаты. Не ждатьже, пока корова сама застрелится, предварительно написав в завещании: «Прошупустить меня на котлеты», – попытался найти оправдание Меф.

– Чушь! Мы говорим не о людях вообще, а о конкретномчеловеке. Он же зачем-то выбрал для себя эту работу. Именно ЭТУ, хотясуществовали сотни других. Мог бы стать таксистом или штукатуром. Получал быпримерно те же деньги. Нет, если человек соглашается работать тюремщиком, илизабойщиком скота, или палачом – значит, с ним что-то неладно.

– Ты сбилась с темы. Мы говорили об Арее, –напомнил Буслаев.

– Я больше не желаю о нем говорить. Я хочу забратьфлейты, что он взял у златокрылых. Ты достанешь их для меня? – Дафнаумоляюще посмотрела на Мефодия.

– А если Арей спросит, где флейты? По правилам, всетрофеи должны отправляться в Тартар, – засомневался Меф.

– Ты отлично знаешь, что Арей никогда ничего неотправляет в Тартар, кроме эйдосов. У него с Лигулом не те отношения. Достаньфлейты, пожалуйста! – сказала Дафна.

– Я подумаю, – пообещал Мефодий.

Себе он обещал, что будет думать очень долго. Дафна плохопредставляет, насколько сильно может рассвирепеть Арей, если встанет не с тойноги и обнаружит пропажу.

– Меф! – окликнула Дафна совсем тихо.

Меф заглянул ей в глаза и понял, что это тот случай, когданевозможно сказать «нет», разом не перечеркнув всего.

– Хорошо. Когда ты хочешь, чтобы я это сделал? –сказал он.

– Прямо сейчас!

– Нас ждет Эдя.

– Подождет пятнадцать минут. Он у себя на работе.

Мефодий решился.

– Жди меня здесь. Если Арей заметит, я… в общем, этомоя забота. Что-нибудь придумаю, – сказал он и быстро зашагал крезиденции.

Дафна осталась одна. Она стояла рядом со щитовым забором,которым был обнесен ремонтирующийся дом. Это был обычный доходный дом последнейтрети XIX века, построенный одним инженером-железнодорожником, о которомистория ничего не сохранила, кроме его шведской фамилии. Хотя для забывчивойтетушки-истории и это немало.

– А! Тетя, помогите! Я зацепился! – вдруг услышалаона.

Дафне почудилось, что в окне третьего этажа мелькнулонапуганное детское лицо. Даф, как светлый страж, не могла пройти мимо. В Эдемелюбят повторять, что дети – цветы жизни и фрукты счастья. О том, что этималенькие пройдохи в десять минут достанут кого угодно, почему-то деликатно неупоминается. Видимо, предполагают, что до этой истины каждый добредет сам и нетнеобходимости раньше времени сдувать с пончика сахарную пудру.

– Что с тобой случилось? – крикнула Даф.

– Не могу спуститься! – жалобно отозвалсямальчуган.

– Стой на месте! Уже иду! – пообещала Даф ирассмеялась, подумав, что, если парень зацепился, он и так никуда не денется.

Она огляделась. Мефодия еще не было видно. Ничего, онауспеет вернуться, пока он будет добираться до резиденции и обратно. Дафподлезла под забор и в одну минуту взлетела вверх по лестнице. Даже ободранный,с вырванными окнами, старинный дом был заведомо лучше того, чем он вскорестанет. Скучные пластиковые панели, гипсокартонные извращения, многоуровневыйсвет. Деловая и вместе с тем увечная обстановка дорогого офиса. Второй этаж,третий… Ага, здесь! Даф остановилась на площадке, соображая, куда идти дальше.

Депресняк спрыгнул с плеча Дафны и зашипел. Будь на егоспине хотя бы клочок шерсти, он наверняка встал бы дыбом.

– Чего ты? – нервно спросила Даф.

Внезапно за ее спиной послышался смех. Дафна резкоповернулась, но никого не увидела. Вскинула голову. Ей почудилось, что с балкией на лицо упало мокрое полотенце. И это все, что она запомнила. Мгновенный ибыстрый укус в шею распространил по телу холод и погрузил Дафну в состояниебеспамятства.

Фролок сидел у Даф на груди и, наклонившись, касался ее шеипустыми челюстями. Крови он не любил. Даже не переносил ее вида. Кровь – дурнойтон. Пусть трансильванские вампиры хлебают эту гемоглобиновую взвесь. Они,мавки, выпивают из человека его суть, его свежие силы, его помыслы, оставляяего, внешне здорового, отравленным, депрессивным, с пустыми глазами.

Фролок ощущал свою силу и намеренно тянул, откладывалсладкий миг. Теперь это был не тот Фролок, сын Римма, внук Хоакина, которогоТухломону приходилось тащить по Лосиному Острову на собственных плечах,дряблого и полудохлого. Силы валькирии, которых ему довелось хлебнуть, сделалимавку упитанной и наглой.

Фролок настолько был занят Дафной, что не понял, откуда нанего метнулся кот. Он даже не осознал, что это был кот. Ощутил лишь, какчто-то, зашипев, прыгнуло ему на спину и раздирает ее когтями, как дохлуюмедузу. Отпустив Дафну, Фролок принялся кататься по полу. Он понимал уже, чтополучил серьезную рану.

Все же он сумел придавить Депресняка и нанести коту замораживающийукус. Кот отпустил Фролока. Он лежал и вяло шевелил передней лапой, точно и восне пытался с кем-то сражаться. На его когтях повисли клочья кожи мавки. Онипоходили на обрывки непропеченных блинов.

Из стены вышел Тухломон. От волнения он отломал себе палец итеперь спешно приляпывал его обратно. Комиссионер не любил батальных сцен. Каксущество уязвимое, он давно усвоил, что во время битв его место в тяжеломблиндаже второй линии обороны.

Тухломон толкнул ногой кота. Затем обошел вокруг Фролока иозабоченно осмотрел его. Мавка пострадала куда серьезнее, чем сама подозревала.Ее спина представляла собой одну сплошную рану. Комиссионер озабоченно подумал,что этот дрянной кот хорошо изувечил мавку, и надо, чтобы мавка не подохлапрежде, чем успеет сделать свое дело.

Тухломон подхватил Фролока под мышки и отволок его на грудьДафне. Фролок почти утратил ориентацию. Пришлось насильно брать его голову ипригибать к шее светлой.

– Давай, маленький! Жри, родименький! Жри, собакастрашная! А то тебя закопают и меня закопают! – увещевал он раненую мавку.

Фролок несколько раз вхолостую щелкнул челюстями, а затемвсе же присосался. Тухломон озабоченно ждал. Примерно через минуту мавкаразжала беззубые челюсти и тяжело завалилась набок.

«Готов!» – подумал Тухломон.