Перри весело спрыгнул на мощеную дорожку и подумал, как славно, что он может шутить, а Грейс отвечает шуткой.

* * *

Лежа на боку в перерыве между схватками и ожидая следующего приступа боли, Грейс подумала, что эту немыслимую боль вроде бы невозможно забыть. И тем не менее боль забывается. До тех самых пор, пока не возникнет при рождении следующего ребенка. Быть может, Господь Бог в своем милосердии устроил так, чтобы женщина забывала эти муки и узнавала их, когда они приходят вновь.

Грейс не могла понять, который теперь час. Она разбудила мужа перед самым рассветом, убедившись, что это не ложная тревога. Перри сидел рядом с ней, бледный как смерть, и держал ее за руку до тех пор, пока не приехал доктор Хансон. После этого доктор вместе с экономкой убеждали его уйти, но Перри подчинился, лишь когда Грейс с улыбкой сказала, что ей легче не видеть, как он волнуется. Перри даже не смог улыбнуться в ответ.

Неужели этому не будет конца? Боль терзала ее с двухминутными промежутками в течение нескольких часов, но доктор Хансон говорил, что все еще нет полного раскрытия и головка ребенка не продвинулась вниз. Он спокойно стоял у окна и смотрел на деревья. Экономка сидела в кресле возле постели, каждые несколько минут вытирая лицо роженице влажным платком и ласково укоряя ее за то, что она кусает губы, а не кричит.

Грейс не могла кричать. Если бы она не сохранила тот малый самоконтроль, на который еще была способна, то, наверное, сошла бы с ума. Скоро родится ее сын — надо думать только об этом. Скоро она будет держать его на руках. Скоро сможет вернуться Перри. Есть ли кто-нибудь с ним внизу? Приехал ли лорд Эмберли, как обещал?

Неужели роды никогда не кончатся?

* * *

— Это смешно! Это черт знает как смешно! — Перри швырнул бильярдный кий на стол. — Есть тревоги, которые невозможно развеять никаким занятием, Эдмунд. Это очень любезно с твоей стороны, что ты весь день пытаешься так или иначе отвлечь меня. Пойми, пожалуйста. Это бесполезно. Я с ума сойду!

Лорд Эмберли со вздохом тоже положил кий.

— Я просто не знаю, что еще придумать, Перри. У меня, как ты понимаешь, нет опыта в подобных делах. Что ты намерен делать?

— Я хочу подняться к ней. Проклятие, ведь это и мой ребенок! Несправедливо, что Грейс должна терпеть все эти муки одна, в то время как я тут играю на бильярде.

— И веселишься безмерно, — с нескрываемой иронией заметил его друг.

— Я пойду наверх, — повторил Перигрин. — Должен же я что-то сделать!

— Но это не дозволено. Роды продолжаются.

— Черт побери! Ну скажи, мог бы ты сам оставаться в стороне, если бы рожала графиня? Грейс мучается с пяти часов утра. То есть она меня разбудила в пять, а началось все, наверное, раньше. Мог бы ты оставаться в стороне?

— Если бы это была Алекс? — переспросил граф. — Нет. Нет, Перри, я бы не мог оставаться в стороне. Значит, ты любишь леди Лэмпмен? Я не раз думал об этом после того, как ты разбил мне нос. Разумеется, не мое дело спрашивать о таком…

— Ты заслужил мое доверие тем, что провел со мной здесь весь день, в то время как дома тебя ждет молодая жена, — ответил Перигрин с неким подобием улыбки на лице. — Да, конечно, Эдмунд, я люблю Грейс. Больше, чем собственную душу, как мне думается порой. Что, если она умрет? Господи, что, если она умрет?

Лорд Эмберли крепко сжал Перигрину плечо и уверенно успокоил друга:

— Грейс не умрет, она не собирается умирать, Перри. Что нам такое придумать, чтобы отвлечь тебя? Мальчишками, как ты помнишь, мы были очень изобретательны.

— Я не считаю, что запрет карабкаться на крутые скалы подействовал бы сейчас, — ответил Перри. — Я иду наверх.

И едва он произнес эти слова, как появился дворецкий и объявил, что обед подан. Перигрин вынужден был пойти в столовую и даже заставил себя глотать что-то — из уважения к гостю, но не замечая, что тот почти ничего не ест.

* * *

Она должна тужиться. Необходимость в этом, чисто физическая необходимость, была неотвратима. Чей-то голос твердил ей, чтобы она тужилась. Разум Грейс в этом уже не участвовал, ею руководили инстинкт выживания, потребность избавиться от бремени страдания. Грейс состояла сейчас из сплошной боли, мучительной боли, она больше не чувствовала прикосновения холодного влажного платка к лицу и шее, не чувствовала, как руки мужа сжимают ее руки.

И наконец свершилось: боль милосердно отпустила, и Грейс освободилась от мучений. Освободилась, чтобы провалиться в забвение, в пустоту, где уже не было никакой боли. И никакой воли к жизни.

— Грейс! — Голос не хотел отпускать ее. — Грейс! Не то чтобы громкий или требовательный голос. Тихий и нежный, не желающий ее отпускать. Этот голос значил что-то важное, но она не могла взять его с собой, если уйдет.

— Грейс, — продолжал голос, — у нас есть дочь. Родилась девочка. Ты слышишь меня? Нет, ты не должна умереть. Я не позволю тебе умереть. Прошу тебя!

Где-то заплакал ребенок. Это был звук, который она не могла слышать. Он не отпускал ее, этот детский плач. Кроме того, над ней склонилось чье-то лицо. Знакомое лицо. Любимое. Ей хотелось получше разглядеть его.

— Перри? — вдруг услышала она и поразилась тому, какой тонкий и жалкий голосок произнес это имя.

— У нас родилась дочь, — повторил Перри. Грейс почувствовала наконец свои руки. Их кто-то сжимал.

— У нас есть дочь, Грейс. Неужели ты ее не слышишь? Она кричит достаточно громко, чтобы разбудить всех слуг. — Он улыбнулся.

“Да, это Перри, — подумала Грейс. — Перри”.

— Дочь? — Она не понимала, каким образом складывает звуки в слова. — Жива?

— Еще как! — ответил Перри. — Полагаю, ей не нравится купание.

Тело мало-помалу возвращалось к Грейс. Последовало еще одно непроизвольное сокращение мышц, еще одна волна боли, и врач сказал, успокаивая, ей или еще кому-то, что теперь уже все кончено, все позади и она может отдохнуть.

— Посмотри, Грейс! Посмотри на дочь! Но она в эту минуту не могла отвести взгляда от Перри. Почему муж плачет? Ребенок умер? Или она сама умерла?

Потом на руки Грейс положили полотняный сверток, и она увидела свое дитя, затихшее, красное. Красавица. Неописуемая красавица. Нет, ей нельзя уходить. Она не может уйти из жизни и бросить это дитя. И другое любимое существо.

— Перри?

Муж по-прежнему был рядом — бледный, улыбающийся и плачущий.

— Дочь, — произнесла Грейс. — Она жива. Она жива, Перри.

— Да, да.

Это не муж смеется, вдруг сообразила Грейс, а она сама. Или она плачет? Черты лица Перри расплылись.

— Перри, — попросила Грейс, — возьми малышку. Я хочу видеть, как ты ее держишь.