Алекс резко проснулась. Она спала, а в следующую секунду уже бодрствовала и была в ужасе, отбиваясь от рук, которые до сих пор ощущала вокруг шеи.

Ее горло покраснело и саднило. Она лежала на диване в общей комнате «Конуры». Спустилась ночь, и огни в бра тускло горели, отбрасывая желтые полумесяцы на обрамленные картины холмистых лугов, испещренных овцами и пастухами, играющими на дудках.

– Вот, – сказала сидящая на подушках Доуз, поднося к губам Алекс полный стакан жидкости, похожей на эгг-ног с щепоткой зеленого пищевого красителя. От его ободка исходил запах плесени. Алекс отстранилсь и открыла рот, чтобы спросить, что это, но вырвался у нее только тихий скрип: ей показалось, будто кто-то прикоснулся к ее горлу горящей спичкой.

– Скажу, когда выпьешь, – сказала Доуз. – Доверься мне.

Алекс покачала головой. Последний напиток, которым угостила ее Доуз, поджег ей внутренности.

– Ты же жива, разве нет? – спросила Доуз.

Да, но сейчас она жалела, что не умерла.

Алекс зажала себе нос, взяла стакан и выпила его большими глотками. Вкус был несвежим и пыльным, а жидкость такой густой, что чуть ее не задушила, но, как только она прикасалась к ее горлу, жжение ослабевало, оставляя после себя только легкую боль.

Она отдала стакан обратно и вытерла рот ладонью, слегка вздрогнув от послевкусия.

– Козье молоко и горчичное семя, заправленные паучьими яйцами, – сказала Доуз.

Алекс прижала костяшки пальцев к губам и постаралась сдержать тошноту.

– Довериться тебе?

У нее першило в горле, но по крайней мере она могла говорить, и ярящийся огонь внутри нее, казалось, потух.

– Мне пришлось воспользоваться комовой серой, чтобы выжечь из тебя жуков. Я бы сказала, что лекарство было хуже болезни, но, учитывая, что эти твари съели бы тебя изнутри, думаю, я бы солгала. В древности их использовали для очистки трупов, чтобы опустошить тела, которые потом наполнялись благовониями.

Ползучее ощущение вернулось, и Алекс пришлось сжать кулаки, чтобы не почесать кожу.

– Что они со мной сделали? Будут ли какие-то последствия?

Доуз поводила большим пальцем по стеклу.

– Честно говоря, не знаю.

Алекс подтянулась на подушках, которые Доуз подложила ей под шею. Она любит заботиться о людях, поняла Алекс. Может, поэтому они с Доуз никогда и не ладили? Потому что Алекс отвергала ее заботу?

– Как ты узнала, что надо делать?

Доуз нахмурилась.

– Это моя работа.

И Доуз знала свое дело. Все настолько просто. Она казалась довольно спокойной, но, сожми она стакан еще сильнее, он бы разбился у нее в руках. На ее пальцах были радужные разводы, в которых Алекс узнала остатки фломастера.

– Что-то пыталось… войти? – Алекс даже не знала толком, как это могло выглядеть.

– Не уверена. Колокола то звонили, то умолкали. Что-то прикасалось к защитам.

Алекс поднялась, и комната перед ее глазами поплыла. Она споткнулась и заставила себя взять заботливую руку Доуз.

Алекс была не уверена, что она ожидала увидеть снаружи. Глядящее на нее в ответ лицо глумы с отсвечивающими очками?

Что-то похуже? Она прикоснулась пальцами к своему горлу и задернула занавеску.

Слева улица была темной и пустой. Должно быть, она проспала целый день. В переулке она увидела Жениха, шагающего взад и вперед в желтом свете уличного фонаря.

– В чем дело? – нервно спросила Доуз. – Что там такое? – голос ее звучал напряженно.

– Просто Серый. Жених.

Он поднял взгляд к окну. Алекс окончательно задернула занавеску.

– Ты правда можешь его видеть? Я видела только фотографии.

Алекс кивнула.

– Он очень всклокоченный. Очень угрюмый. Очень… Моррисси.

Доуз удивила ее, запев:

– And I wonder, does anybody feel the same way I do?

– And is evil, – тихо запела Алекс, – just something you are or something you do…

Она запела в шутку, чтобы усилить тонкие нити товарищества, формирующиеся между ними, но в зловещей освещенной лампами тишине слова прозвучали угрожающе.

– Думаю, он спас мне жизнь. Он напал на эту тварь.

– На глуму?

– Ага, – Алек вздрогнула. Нападающий был так силен и словно бы неуязвим ко всему, что она использовала против него – а средств, она не могла не признать, было немного. – Мне нужно знать, как остановить одну из этих тварей.

– Я соберу все, что у нас на них есть, – сказала Доуз. – Но тебе не стоит формировать связь с Серыми, особенно с агрессивными.

– Между нами нет связи.

– Тогда почему он тебе помог?

– Может, он мне и не помогал. Может, он пытался навредить глуме. Вообще-то у меня не было времени поинтересоваться.

– Я просто говорю….

– Я знаю, о чем ты, – сказала Алекс и дернулась, услышав низкний звон гонга. Кто-то вошел на лестницу.

– Все нормально, – сказала Доуз. – Это всего лишь декан Сэндоу.

– Ты позвонила Сэндоу?

– Конечно, – сказала Доуз, выпрямляясь. – Тебя чуть не убили.

– Я в порядке.

– Потому что тебя защитил Серый.

– Только не говори это ему, – огрызнулась Алекс, не успев сдержать свой ответ.

Доуз отодвинулась.

– Он должен знать, что произошло!

– Ничего ему не говори.

Алекс сама не знала, почему так боится, что Сэндоу узнает о случившемся. Возможно, в силу старой привычки. Нельзя разговаривать. Нельзя рассказывать. Иначе вызовут службу опеки. Иначе тебя запрут «для наблюдения».

Доуз положила руки на бедра.

– И что бы я ему сказала? Я знаю о том, что случилось с тобой, не больше, чем что случилось с Дарлингтоном. Я здесь, только чтобы разруливать ваши провалы.

– Разве тебе не за это платят?

Опустоши холодильник. Повытирай немного пыль. Спаси мою никчемную жизнь. Проклятие.

– Доуз…

Но Сэндоу уже открывал дверь. Увидев у окна Алекс, он вздрогнул.

– Ты встала. Доуз говорила, что ты без сознания.

Алекс гадала, что еще наговорила ему Доуз.

– Она хорошо обо мне позаботилась.

– Прекрасно, – сказал Сэндоу, повесив пальто на бронзовую стойку в форме головы шакала и широкими шагами подходя к углу, в котором стоял старомодный самовар. По словам Дарлингтона, в конце семидесятых Сэндоу и сам был делегатом Леты, и очень хорошим. Блестяще знал теорию, но и с практикой справлялся не хуже. Он изобрел некоторые оригинальные обряды, которым учат до сих пор. Через десять лет он вернулся в кампус в качестве доцента и с тех пор служил посредником между Летой и президентом университета. За исключением нескольких выпускников, которые и сами были в Лете, администрация и профессора не знали ничего ни о Лете, ни об истинной деятельности обществ.