Брики везли из Германии новую мебель, а Маяковский обсуждал журнал «ЛЕФ» у Луначарского, встречался с Троцким. В Водопьяном продолжались сборища, теперь под эгидой ЛЕФа. Девочка Мэри из их коммунальной квартиры, зимой наблюдавшая с интересом, как выгнанный Маяковский стоит под окнами, теперь прислушивалась к разговорам шикарных жильцов. Днем у них чтение стихов, завтраки, обеды, совещания. Вечером — на извозчиках в ресторан, в театр. Ночью — карты на деньги, иногда до утра. Пока господа в театрах, Аннушка, убиравшая в комнатах, щедро угощала помогавшую ей Мэри конфетами. Девочке нравились краски Маяковского, украшавшие будуар этюды к «Окнам РОСТА» и висевшая в простенке между дверью и окном афиша «Закованная фильмой» с Лилей, запутавшейся в кинопленке…

Атмосферу тех лет передают два анекдота. Первый со слов Юрия Тынянова, писателя, опоязовца, формалиста, профессора Института истории искусств, записал в дневнике Чуковский. Другой широко пошел в народ. У Тынянова в пятом и шестом номерах «ЛЕФа» (это первые номера 1924 года) выходили статьи «Словарь Ленина-полемиста» и «О литературном факте». Чистая классика. Так вот, напечатать их напечатали, а гонорар всё никак не платили. Версия № 1: «Однажды ЛЕФ в лице Осипа Брика задолжал Тынянову 50 р. и не заплатил. Пришли к Брику они вдвоем с Шкл[овским]. Брика нет. Лиля пудрится, “орнаментирует подбородок”, а Брик не идет… Шкловский советует Тынянову: “Ты поселись у него в квартире и наешь на 50 р.”. План не удался. Тогда Шкл.: “Юра, тебе нужен указатель Лисовского?” (Фундаментальное издание «Библиография русской периодической печати. 1703–1900» книговеда Николая Лисовского, содержавшее наиболее полные сведения о всей выходившей тогда в России периодике: время и место издания, данные об изменении названий, периодичность, фамилии издателей, редакторов и т. д. — А. Г.) Еще бы. “Вот возьми”. Снял с полки у Брика книгу, сунул Т[ыняно]ву в портфель, и они оба ушли. Брик заметил пропажу только через год»[236].

Вторая версия гораздо более пикантная. Тынянов пришел за деньгами, а Брика нет. Лиля одна. Стол сервирован. На столе — алкоголь, угощение. Лиля раздевается и наступает. Тынянов не то чтобы очень хочет, к тому же он женат — на старшей сестре вирусолога и иммунолога, будущего лауреата Сталинской премии Льва Зильбера и писателя Вениамина Каверина. Но подарок слишком соблазнителен — почему бы и нет? Наутро они просыпаются вместе. Тынянов собирается уходить, мнется и робко спрашивает: «А как же гонорар?» Тогда Лиля бросает ему насмешливое: «Ах, вы еще и денег хотите?» В некоторых вариациях анекдота идея расплатиться за публикацию телом Лили принадлежит Осипу Брику. Эпизод, возможно, и выдуманный, но очень похожий на правду. Осип и вправду предстает эдаким невидимым режиссером, маленьким тихоней-дьяволом и немножко сутенером, который дергает за ниточки всех, кто его окружает. «В те годы Брик был настоящим вождем, — вспоминал в разговоре с Дувакиным литератор Виктор Ардов. — Я скажу так, я заметил и тогда, в 20-х годах: если Брик мне сегодня что-нибудь расскажет (какое-нибудь открытие или какой-нибудь тезис, теорию), Маяковский через два месяца будет об этом говорить в Политехническом музее. Он был настоящим вождем»[237].

Да, Осип был вождем. А Лиля — вождихой.

Еще зимой 1922/23 года, когда писалась поэма «Про это», Маяковского раздирали ревнивые подозрения — у Лили кто-то есть. 31 января он пишет ей:

«Ты не ответишь потому что я уже заменен что я уже не существую для тебя что тебе хочется чтоб я никогда не был».

Лиля убаюкивает:

«Я не скуплюсь, Володик; я не хочу “переписки”! Ты не заменен. Это правда, хотя я и не обязана быть правдивой с тобой».

Маяковский не отступает:

«Во всём какая то мне угроза. Тебе уже нравится кто то. Ты не назвала даже мое имя. У тебя есть. Все от меня что то таят»[238].

Похоже на паранойю, ведь буквально в те же дни Лиля кокетливо пишет сестре:

«Романов у меня — никаких. С тех пор, как не бывает Володя, — все пристают пуще прежнего. Но я непоколебима! Довольно нас помещики душили!»[239]

Но Лиля врала. Еще летом 1921 года она познакомилась с бойцом, светилом, революционером и главой Дальневосточной республики Александром Краснощековым. Сын еврейского портного из Чернобыля, в юности под влиянием своего репетитора Урицкого он стал социалистом-подпольщиком, прошел через несколько тюрем и еще за 15 лет до революции бежал сначала в Берлин, а потом в Нью-Йорк, где взял фамилию Тобинсон и осуществил американскую мечту: начал с работы портным, маляром и расклейщиком обоев, а кончил студентом факультета экономики и права Чикагского университета и юристом по вопросам профсоюзов и иммигрантов. Он даже участвовал в создании Рабочего университета Чикаго для просвещения трудящихся, где также преподавал, а еще вступил во всевозможные пролетарские организации, включая анархо-синдикалистский профсоюз. Как только грянула Февральская революция, вернулся в Россию — через Тихий океан во Владивосток, сразу втянулся в бои Гражданской войны, прослыл героем и в 1920-м создал Дальневосточную республику, где стал министром иностранных дел, а потом еще и председателем правительства.

С Маяковским Краснощеков познакомился через читинских футуристов на одном из московских приемов (его тогда часто приглашали переводчиком — к примеру, в качестве компаньона пожаловавшей в СССР танцовщицы Айседоры Дункан). Он приехал из Сибири летом 1921 года в собственном железнодорожном вагоне. В Москве его отстранили от должности. Причина, конечно, крылась в интригах на почве политики. В дальневосточно-забайкальском государстве царили свобода прессы и парламентский плюрализм. Поэтому, когда еще через год угроза со стороны белых и японцев поубавилась, огромную республику одним махом пристегнули к Советской России. Краснощеков тем временем успел поработать в правительстве помощником наркома финансов, а биограф Лили Аркадий Ваксберг утверждает, что у него была еще одна — тайная — должность в комиссии по изъятию церковных ценностей.

Обожавший Краснощекова Ленин уже угасал, поэтому в Наркомфине тот тоже продержался недолго. Впрочем, выбрасывать такие ценные кадры красные вожди при всём желании еще не могли, и в октябре 1922-го блистательный экономист Краснощеков возглавил свежесозданный Промышленный банк, в задачи которого входила накачка советских предприятий инвестициями. Написанная Краснощековым (вышедшая в 1923-м) книга «Финансирование и кредитование промышленности» прямо относилась к его обязанностям. Мало того что он сразу организовал на американский манер сеть банковских филиалов и значительно облегчил банковские переводы советским гражданам от родственников из-за границы, он к тому же оказался мастером эффектных имиджевых пиар-кампаний. К примеру, будучи председателем правления первой советской авиакомпании «Добролет», он добился, чтобы один из самолетов получил имя «Промбанк». Именно «Промбанк» совершил первый в стране регулярный пассажирский рейс — из Москвы в Нижний Новгород. На борту находился и сам Краснощеков.