Но мама закончила:

– Принц внял голосу своего сердца, а не трезвому рассудку брата, и это завело его в пасть к пятому дракону, и второй принц больше уже никогда никого не полюбил.

Изола еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Она оказалась отрезанной от всех: как ни пыталась, в обществе Лозы никак не получалось оттаять. Изоле было не по себе; она просовывала под маску большие пальцы, но та не снималась.

Изола избегала Эдгара; после случившегося с Джеймсом она вновь отчаянно хотела уберечь соседа от неотступно следовавшего за нею зла, хотя и понимала, что скоро растеряет решимость. Она нуждалась в утешении и только оттягивала неизбежный визит в дом через дорогу, цепляясь за Алехандро, свою комнату и толстую книгу сказок, с которой почти не расставалась.

Тем временем мама Уайльд проводила дни в кровати, ночи – в ванной, а вечера – в Церкви Разомкнутых Сердец.

Походы в церковь не имели ничего общего с теми концентрированными выбросами энергиями, что сопутствовали маниакальной фазе болезни. Изола подозревала, что мама втайне верила: где-то в церкви спрятано лекарство из жидкого золота. Может быть, намазанное на краешки старых монет в чаше для пожертвований или замороженное в слитках, спрятанное внутри алтарных свечей или в створках дверей исповедален, а то и погребенное среди записей личных откровений с сеансов групповой терапии.

Изола не могла осуждать ее попытки принять желаемое за действительное, но все равно обижалась. Как это мама не видит страданий дочери, когда Изола годами облегчала ее, мамину боль?

Отец даже не замечал, что мама покидала дом номер тридцать шесть.

Они просто жили вместе под одной крышей, но каждый – в своей скорлупе.

* * *

Неизбежное наступило в марте. Возвращаясь из церкви, мама хлопнула дверью слегка сильнее обычного и с небывалым энтузиазмом сбросила пальто.

– Представляешь, насколько эти люди наглые! – воскликнула она. – Экзорцизм, Изола! Они попытались подвергнуть меня экзорцизму!

– Чтобы ты пропотела как следует, что ли? – неуверенно переспросила Изола.

– Идиоты! – бушевала мама. – Я просто хотела попробовать сменить обстановку – и вот пожалуйста, на тебе! О, Изола, обещай, что никогда не свяжешься с религиозными психами, особенно такими, которые верят в одержимость!

– Ты же сама отправила меня в католическую школу, – озадаченно заметила Изола. – Совершенно несовременную. Именно в это они там и верят.

Весна привнесла в образ Изолы воздушный налет женственности: открытые плечи, белые платья и волосы, заплетенные в косы, – она играла в девственницу-самоубийцу с жеребячьими босыми ногами. Короткие светлые волоски на бедрах поблескивали в солнечном свете. От нее пахло персиками, а на руках она носила браслеты из бархатных шнурков и камешков, видимо, найденных давным-давно в лесу.

Но весна принесла и кое-что еще.

Эдгар дал ей подержать пухлого розового младенца.

– Изола Уайльд, – объявил он, – поздоровайся с Паком Вивьеном Ллевеллином.

Малыш Пак заворочался, проснувшись в колыбельке из ее рук. Высунул крошечные пальчики из рукавов распашонки. Молочно-серые глаза попытались сфокусироваться на лице Изолы, но потом ребенок сонно моргнул и сосредоточился на золотом кольце, болтающемся на цепочке на ее шее.

– Пак – это из пьесы «Сон в летнюю ночь», а Вивьен – это, по мнению мамы, тоже мужское имя, – пояснил Эдгар, доставая из-под дивана макет. – Честно говоря, мне и самому кажется, что со временем они становятся все страныне и страныне.

Изола ничего не сказала. Она смотрела на ребенка с выражением ужаса на лице.

Эдгар подавил вздох и немедленно устыдился за свое разочарование. Иногда разговор с Изолой походил на монолог на кладбище – как будто его слушало множество ушей, но из-под земли не доносилось ни одного призрачного голоса.

Что-то с ней было не так, но Эдгар ничем не мог ей помочь, кроме своей доброты. По крайней мере, именно так сказала Цветок Лотоса о милой светловолосой соседке и о женщинах в целом, когда он признался матери, что Изола с каждым днем все больше от него отдаляется.

Вот что сказала Цветок Лотоса:

– О, милый, если даже поэты не смогли разгадать тайну женской души, то куда уж тебе?

Прояви к ней доброту и будь всегда готовым выслушать, если она захочет поговорить.

Но высосать из нее чудаковатость не получится, Эдгар.

Это же не яд.

Лес Вивианы выглядел еще хуже, чем в последний раз. Изола не ступала под сень деревьев с кошмарного окончания вечеринки по случаю дня рождения Эдгара – отец, принцы и инстинкт самосохранения вынуждали ее держаться оттуда подальше.

Ей пришлось продираться сквозь заросли ежевики; она даже не узнавала половину трав и ветвей, из которых выросли такие непроходимые стены.

Вдоль Моста Вздохов распустились ядовито-красные цветы. Изола отвела глаза от ярко-красного кольца мухоморов вокруг Дьявольского Чаепития, не желая вспоминать проведенную там ночь. Хуже всего пришлось Жизнесмерти – бессмертное дерево посреди леса быстро угасало. Его ветви оголились, а из трещин в коре вытекала темная густая смола, похожая на кровавые слезы Девы Марии с церковного двора. Колокольчики, которые Изола когда-то привязала к стволу, больше не звенели, даже когда она потрясла их, зажав в кулаке.

Весна сходила с гор в долину уверенным потоком пахучих цветов и теплого ветра, но королевство Вивианы она обошла стороной. Изола выбралась из колючего подлеска и зашагала обратно к дому, но, услышав за спиной странный шум, обернулась.

Громко застонав в унисон, пограничные деревья склонились и сплелись ветвями с соседями – обмен рукопожатиями, негласные договоренности, – образовав плотную стену, сквозь которую Изоле не пройти.

Они отгородились от нее.

Наконец-то – официальный отказ.

– Я не виновата! – закричала Изола. – Это не я ее сюда привела!

Ей нужно было выбраться из дома. Подальше от мамы, которой становилось все хуже, от кислого лица Алехандро, от вечно пропадающего на работе отца, от громкого пения Флоренс и от неприступного леса, похожего на старого друга, не отвечающего на звонки (кстати, да, настоящий старый друг и впрямь не отвечал на звонки) и от нервно отводящей взгляд Лозы.

Лоза долго и отчаянно пыталась возродить дружбу. Но, в конце концов, она отдалилась, боясь показаться навязчивой, и отношения между ними теперь напоминали волков, укушенных при луне: Лоза стала подругой-оборотнем, появляющейся только в полнолуние. Разговоры свелись к минимуму и в основном состояли из вопросов Лозы, как у Изолы дела и не хочет ли она о чем-нибудь поговорить. Изола чувствовала, что расстраивает подругу, отвечая, что все хорошо. Даже когда они садились за одну парту, Лоза все равно выглядела отверженной.