решительно некогда. Чуть ранее, когда болезнь еще только давала о себе знать, Леонора строго отказала паре не последних женихов, исключительно по традиции возникших у дома девицы на выданье. Арис тогда приняла как данность, что матушка не видит ее судьбы с кем-либо из местных, а позже и мечтать о замужестве стало казаться кощунством.

– Ты грамотна, Арис, – напомнила матушка, – у тебя есть воспитание и манеры, какие было возможно привить в наших условиях. Мы обе сделали немало для того, чтобы ты могла составить партию с кем-то из другого круга.

Давно уже происхождение не становилось предметом их разговоров, но внезапно поднятая тема почему-то больше испугала Арис, чем обрадовала ее.

– Очень многие в Ладии почли бы за честь получить твое согласие, – продолжила матушка свои причудливые речи, в которые хотелось и не хотелось верить, – но лучше не искать счастья столь высоко, оно редко там водится. Приданое позволит разглядеть в тебе леди тому, с кем ты сможешь говорить не только о дождях и урожае. Без гроша за душой на это надежды мало, а если и сладится – навеки останется повод попрекать куском.

– Мы вылечим тебя и скопим еще, вместе, – преодолев заминку, девушка попыталась придать голосу больше уверенности, чем испытывала на деле.

– Или не вылечим, и ты потеряешь последнее, – прервала Леонора остро.

Арис поняла, что с каждым днем угасания матушки ее решение только крепло, как будто она находила опору в своем смирении и жертве.

– Позволь мне эту малость, – продолжила та, сменяя тон негромкой просьбой, – решать свою судьбу там, где мне еще отведено. Умирая, видеть, что лишаю тебя всего – не понуждай меня к этому, милая. Я хочу уйти с верой в твое будущее.

– Кто ты, мама? И кто я? – прошептала Арис, почти страшась, что матушка ответит.

Леонора медлила секунду или две, выдерживая взгляд, но после опустила глаза обратно к пшену и принялась его солить с излишним усердием.

– Когда-то я считала, что настанет момент говорить открыто. С годами сочла, что этого никогда не случится, а значит нет нужды бередить прошлое – бессмысленные знания лишь помешают тебе строить жизнь по-своему. – матушка удержала еще несколько мгновений, прежде чем признаться: Теперь я просто теряюсь, милая. Может быть, позже я смогу решиться и сказать тебе больше.

Иными словами, нынче матушка говорить опять не станет. Что ж, чем-то подобным всегда завершалась ее откровенность, как будто готовая вот-вот прорваться. Арис прикрыла глаза, подавляя вздох. Проблески ясного сознания матушки почти сошли на нет – обещанной истины едва ли стоит дожидаться.

– Как бы то ни было, милая, – продолжила Леонора мягко, – ты найдешь человека достойного, если не будешь избегать людей. Помню, ты помогаешь тем расторопным купцам – не закрывайся слишком сильно, их живость поможет и тебе обрести знакомства.

Губы Арис тронула невольная усмешка:

– Я действовала прямо противоположно твоему совету, но меня все равно почтили приглашением в гости к благородному семейству. Впрочем, не обольщайся, матушка, они не слишком богаты.

– Я ничего не говорила о достатке, – с укором возразила та, – лишь об интересах и устремлениях, которые имеют общность с твоими.

“Матушка верит, что у меня есть устремления”, – с горечью подумала вязунья. – “А я мечтаю лишь о том, чтобы забиться на печь и оказаться забытой там хотя бы на день”.

Ощутив, что глаза защипало, Арис быстро взяла из рук матушки горшок и вышла на задний дворик. Там, растапливая чугунную летнюю печку, она позволила слезинке истаять на ее разогретой поверхности.

Однако, когда каша разварилась как следует, девушка укрыла свои печали до времени, не желая тратить редкие светлые минуты на споры. Она внесла припозднившийся завтрак в дом, к своему утешению обнаружив, что матушка тоже не тяготеет к продолжению своего наказа.

Случайному общему завтраку обе постарались вернуть непринужденность – едва ли им суждено еще много подобных воспоминаний. Даже совместное мытье посуды обернулось маленьким домашним праздником.

Приподнятый настрой рассеялся, когда Леонора слабеющей рукой убрала тарелку на узкий наблюдник и произнесла как будто невзначай:

– Мне пора теперь отдохнуть, милая.

Арис ожидала этой речи, но сердце ее дрогнуло, изживая робкую надежду.

– А я порадую сегодня господ оружейников, – ответила она, постаравшись перенять эту легкость интонаций.

С некоторой торопливостью собрала она вчерашние образцы в соломенную сумку и покинула дом, желая хотя бы до вечера удержать перед мысленным взором образ деятельной матушки.

Притворив за дочерью дверь, Леонора медленно двинулась к ложу за поблекшей цветной завесой.

“Девочка прорвется, если ей не станут мешать, – подытожила она собственные думы, – Проведай кто-нибудь – и Арис перестанет принадлежать самой себе. Не следует им знать о моей дочери. Никому, даже Диего.”

Женщина села на кровать, посмотрела на смятую подушку и бережно, экономя силы, взбила перья. Подумав, поднялась, поправила соломенный матрас и села снова. Все приготовления как будто завершены, ничто не мешает впасть в привычное забытье, но Леонора все еще медлила.

Вопреки сложившемуся ритму, спать не захотелось.

Калитки

В Итирсисе: 30 апреля, воскресенье

– Арис! – Дарий младший излучал приветливость, в которую, однако, прокрались ноты удивления, – вас привело наше дело?

Девушка замерла на пороге, бросив многозначительный взгляд на торговый зал оружейни. Едва ли ее когда-то влекло сюда праздное любопытство.

– Новые образцы готовы, – оповестила она неуверенно, – Я принесла их раньше, не дожидаясь уговоренного срока.

Юноша поджал губы, испытывая очевидную неловкость в составлении ответа.

– Сегодня же воскресенье, – напомнил он осторожно, – отец только вернулся с обедни и ни за что не благословит работать. Лавка тоже закрыта.

В самом деле, зала была тиха и безлюдна, оружие покоилось на стойках без каких-либо признаков недавнего осмотра покупателями.

Вязунья не стала даже вздыхать, найдя это в высокой степени закономерным. С ней издавна происходят подобные казусы, чуть только она позволяет себе возомнить некоторый успех – взять хотя бы случай с утерей свитера.

Может быть ей и самой следовало бы внимательнее относиться к выделению в седмице дней для чего-то, превышающего бытовое радение – однако сил на это она в себе не находила.

– Значит, работать невозможно, – приняла она и прибавила с недоумением. – А что тогда следует делать?

Сама она давным давно отдыхать разучилась. Казалось, что и оружейники трудятся всякий час и праздности не ведают. Мысль о наличии у них планов помимо обогащения оказалась внове и в картину мира не вписывалась.

– Выезжать, – пожал плечами Дарий, – гулять, наносить визиты.

Он помедлил и все-таки добавил преувеличенно бодрым голосом:

– А давайте, я приглашу вас в гости?

Арис