— Послезавтра представлю. — Балабуев обратился к генералу.

— И не позже. — Заключил тот.

Время, как поезд на ночной станции. Стал, стоит, и бессонница кажется невыносимой. Но вот где-то дернулось, сдвинулось, звякнула ложечка в стакане, и поезд пошел, набирая ход. Теперь его не остановить… И еще… Спать совсем не хочется. Хочется вскочить и работать. Именно теперь.

Когда Берестова попросилась на встречу, Балабуев не удивился. Велел немедленно выписать пропуск. Да, да, немедленно. И проводить вежливо до кабинета, пока не передумала.

— А как же. — Встречал Балабуев дорогую гостью. — Больше не могу откладывать. Нужно дело закрывать. Но поверьте, насчет вашего отца, не осмелился бы. Ни за что. Ведь помню ваше указание. К батюшке вашему ни ногой. И нарушать даже не думал, не было оснований. — Балабуев привычно забалтывал ситуацию. А сам пока присматривался к посетительнице. Одета как обычно. Длинная юбка, голова повязана платком. А вот глаза блестят. Чувствовалось возбуждение и характер.

— Симпатичная дама, — Балабуев остановил себя на этой мысли. Мысль могла мешать.

Зато речь лилась. — Тут вот как вышло. В музее сотрудник новый объявился. Вы его видели, наверно. Был в комнате Павла Николаевича, а тут звонят. Павел Николаевич, увы, нас покинул. Вместо него этот. Малоприятный субъект, но ученым виднее. И обращаются к нему по делу, которое опекал Павел Николаевич. Вы, наверно, догадались.

Берестова молчала, и, можно сказать больше, не шелохнулась. Лицо, как маска, только глаза буравили. И в глазах была крайняя неприязнь. (Более сильных слов в мирное время следует избегать.)

— Черт знает, что. — Думал Балабуев. — Неприятности могут быть. Психопатка. — Но продолжал мирно.

— Передали для Павла Николаевича, хотят вас видеть. В диспансере по личному вопросу. Сейчас наши органы не вмешиваются. Строжайше запрещено. Чудит человек, ну, и пусть, значит, характер такой. Но, ведь, вы могли пострадать. Пришлют участкового. А они люди шумные. Что тогда? Поэтому я, можно сказать, в память о Павле Николаевиче, бросился вас предупредить. И оказался в нужное время в нужном месте. В больнице то есть. Вот оно как. Только так. И с батюшкой вашим познакомился.

Берестова молчала. Буквально, каменно. Действовала на нервы. Закаленный Балабуев стал уставать. — И хорошо, что пришли. Могу лично объяснить, камешек на сердце лежал. А вы появились, и сразу скатился. Очень вам за это благодарен. Верите?

— Нет. — Отвечала Берестова, не меняя мрачного выражения лица.

— Нет? — Удивился Балабуев и мысленно обругал себя. Нечего было пускать эту стерву.

— Воды дайте.

— Это, пожалуйста. — Вода и стакан стояли позади, на сейфе. Много времени не заняло, налить, Валабуев обернулся в два счета. Через стол на него смотрело дуло пистолета. Помолчали…

— Выпейте сначала водички. — Попросил Валабуев. — Видите, я разволновался. Даже расплескал слегка. А потом можем продолжить, если планы не изменились. Я ведь не просто хочу помочь, я защитить хочу…

— Я вас просила не ходить. — Сказала Берестова все тем же ровным голосом. Ничего приятного в этом голосе не было.

Валабуев аккуратно выложил перед собой руки. Он привык жестикулировать, дополнять аргументы, но теперь это было бы некстати. — Это адвокаты по просьбам и по доверенностям работают. — Сказал Сергей Сидорович задушевно. — А мы действуем по служебной инструкции. Но не скрою. Помочь вам хотел, может быть, даже с нарушением. Хорошее дело хотел сделать, но не учел чувствительности вашего характера. Теперь прямо не знаю…

В лице женщины читалось мучительное сомнение. Но решимости это не убавляло. — Сейчас стрельнет. Вот сука. — Дальше мысль Балабуева не пошла. Относитесь, как угодно, но можно посочувствовать.

— Муха Цокотуха. Позолоченное брюхо. — Сказал наугад Валабуев, осипшим голосом и взял паузу. В лице Берестовой чуть просветлело. — Я не враг. Давайте поговорим, а потом стреляйте, если так хочется. Никаких усилий предпринимать не буду. Пистолет, ведь, заряжен? А то, бывает, незаряженным балуются. Нет, нет. Это я так сказал. А вы отложите пока. Недалеко, чтобы под рукой был. И водички выпейте. Я для вас старался.

Под столом у Балабуева была кнопка для вызова охраны. Но что бы это дало? Успеет пальнуть. Да, и не тот человек был Сергей Сидорович, чтобы спасовать. Если сразу не выстрелила…

— Поверите или нет, вреда никакого не причиню. Как пришли, так и уйдете. Но и вы, и я хотим внести ясность. Если палить начнем, никому лучше не будет. Ни мне, ни Ивану Михайловичу, ни вам… А то, что вы византийская принцесса (угадал или нет?), я давно знаю. И никаких претензий не имею. Сейчас время такое. На Мавзолее нельзя долго стоять, а все прочее, сколько захотите. Вы — удивительная женщина. — Последние слова Балабуев произнес искренне. — Но с вами как обошлись. Хотите верьте, хотите нет, я — ваш ангел-хранитель. А иначе что? Начнут повестки носить. Вы себя как чувствуете? Хорошо? Положите эту штуку. Только рука от нее устает. Не хотите пока? Ну, как хотите. Может, и впрямь, так удобнее.

Напряжение чуть спало. Балабуев сыпал словами.

— Давайте, поговорим откровенно. Ведь о чем речь? Совершено убийство. Вашего друга или знакомого (тут я затрудняюсь) Кульбитина Павла Николаевича. Я это дело веду. Мне нужно убийцу найти, прочее меня не интересует. Потому мы с вами познакомились. Близко знали убитого, значит, могли пролить свет. Так ведь положено. Закон установил. И к вам, Марья Ивановна возникают вопросы, не из любопытства, совсем нет, а в интересах дела. Тут еще медицина подсказывает, что вы — человек необычный, с темпераментом. Я ведь не стал за вами гоняться, а пришел к вашему батюшке и предупредил. И положите этот пистолет. Что я шуток не понимаю? Расскажите лучше, как вы себя представляете… Византийской царицей.

Берестова слушала молча. Лицо было безразличным, и Валабуев стал сомневаться. Красноречия ему было не жаль, но если зря… Он замолчал, и Берестова стала медленно просыпаться. И заговорила.

— Красиво. — Похвалил Балабуев. — Чьи стихи?

— Гумилев Николай. Русский поэт.

— Знаю. — Откликнулся Балабуев. — Не близко, но знаком. Это как понимать… подскажите последнюю строчку…

— Вот именно. Как понимать?

— Буквально.

— То есть совсем буквально? Сначала одни жили, затем другие, а теперь, значит, вы… разместились и проживаете… А дальше кто? Подождите, подождите. — Балабуеву показалось, что мирно лежащая рука с оружием напряглась. — Знаете, Маша. Может быть, вы мне про себя больше расскажете. Сами видите, одна проблема. У вас и у меня. Может быть, у вас больше. Я с этим делом расстанусь, а вам с ним жить. И отцу вашему. Потому рекомендуюсь. Ваш первый помощник. Знаю, матушка ваша про Византию много рассказывала. Готовила вас, чтобы сохранить преемственность рода. Какая тут может быть тайна. Представьте, у меня гордость. Столько лет прошло, немыслимо сосчитать. А я сижу и с таким человеком запросто разговариваю.