Арриги обратился к Адаму Смиту в своей большой работе о новом значении Китая – в упомянутой выше книге «Адам Смит в Пекине». Серьезно переосмыслив «Богатство народов», Арриги показал, что Смит как рыночный экономист был поглощен Смитом, приверженцем моральной философии Просвещения, озабоченным вопросами глобальной справедливости. Арриги утверждает, что провал проекта «Нового американского века» и подъем Китая приближают мир к межнациональному, межцивилизационному равенству более, «чем когда-либо». Это происходит не только из-за размера и динамики китайского экономического роста, но также из-за его характера, который приводится в движение рыночными возможностями без ущемления прав производителей владением частной собственностью на местах и интенсивной, дешевой, но здоровой и образованной рабочей силой.

Китайская экономика в конце 1970‐х годов начинала с аграрных домохозяйств и с малых местных предприятий для городков и деревень, не располагая сельским населением, которое имело бы достаточно средств к существованию. Этот путь отличается от развития европейского капитализма. Но в отличие от этих свидетельств исторические и современные экстраполяции Арриги куда более сомнительны. Начиная с анализа современного Китая, Арриги утверждает, что «…отлучение сельскохозяйственных производителей от средств производства было скорее результатом созидательного разрушения капитализма, нежели одним из его предварительных условий»299. Также считал Роберт Бреннер. Современные производственные успехи Китая совершенно точно основываются на труде лишенного имущества рабочего класса, временами даже попадающего в условия, напоминающие рабские, в то время как образование и здравоохранение в сельской местности, по крайней мере до определенного уровня, становятся все менее доступными по мере введения платы, которая делает их слишком дорогими для бедняков. Арриги написал талантливую работу, но в XXI веке национальные модели прогрессивной политической экономии становится все сложнее продать.

Недавний и очень амбициозный проект из Санта-Фе нацелен на создание радикальной политэкономии путем совмещения экономики и политической науки. Пока его главным результатом стала работа «Глобализация и эгалитарное распределение», редактором которой выступили Пранаб Бардан (экономист из Беркли), Сэмюель Боулз (экономист и директор «Программы изучения поведенческих наук» в Институте Санта-Фе) и Майкл Валлерстайн (исследователь политики в Йельском университете). Несмотря на все уравнения и диаграммы, «уроки» работы в отношении перераспределительных политик при глобальных ограничениях – достаточно существенных, как это признают редакторы – не могут считаться такими уж новыми. Это примечательно по двум причинам: первая – это сила политико-экономического моделирования, в котором один из участников, Адам Пшеворский, великолепно проявил себя ранее, в рамках эксплицитного марксистского подхода; и вторая – богатая спонсорская поддержка, предоставленная Фондом Рассела Сейджа, для проекта «Устойчивое неравенство в конкурентном мире».

Главной фигурой, объединяющей экономику и философию, возможно, является Амартия Сен, но и ранее между аналитической философией и аналитической экономикой было много пересечений. Поворот Джона Рёмера от математической экономики к «радикальной экономической этике» – от «Общей теории эксплуатации и класса» (1982) к «Теориям дистрибутивной справедливости» (1996) – это интересная траектория, и с левой точки зрения она выглядит благородной. Экономика и социология были сведены вместе в книге «Социальные структуры экономики», одной из последних больших работ Пьера Бурдьё. Будучи пристальным исследованием французского домашнего рынка, книга развивает некоторые из ключевых понятий Бурдьё, такие как «габитус» систем диспозиций и «поле» сил и конфликта как в смысле эмпирического исследования, так и в обобщающей теоретической критике300. В своих книгах Робин Блэкберн представил амбициозную левоцентристскую переплавку пенсионной стратегии для стареющего общества, которая выстраивается вокруг предложения Рудольфа Мейднера установить сборы с корпораций для финансирования социального развития301.

Политическая экономия также включает то, что обычно обозначается как «институциональная экономика». Как правило, она не является марксистской, но все равно тяготеет к левоцентризму. Многие из ее классиков в настоящий момент накрыты неолиберальной волной: Рагнар Фриш, Гуннар Мюрдаль, Ян Тинберген. Но вне этого пантеона продолжает существовать живая субкультура критической институциональной экономики. В своих основных центрах, Британии и Франции, она по большей части находится в рамках экономики как дисциплины, но также получает выгоды от социологических исследований. Во Франции главной школой была «теория регулирования»; центральные ее представители – это Мишель Аглиетта, Роберт Буайе и Антуан Реберью302. В Британии постмарксист Джеффри Ходжсон вернулся к осмыслению отношений между экономикой и историей, а также революционной теорией303.

Социальное теоретизирование пока еще относится – и, кроме того, посвящено – к специфическим политическим позициям, и социологическая история области должна прояснить эту ситуацию, избегая соблазнов апологии и порицания. На рис. 3.1 различаются два полюса, в отношении которых может быть локализована политическая мысль современных левых. Один из них теоретический: Маркс и марксизм как интеллектуальная традиция. Другой – политический: социализм, целью которого является социальный порядок, отличный от капитализма. (У понятия «социализм» есть и более неопределенные значения, но они не относятся к данному случаю.) Две оси формируют систему координат, которая может быть развернута как эвристический поисковый девайс, хотя результаты этого поиска не следует рассматривать как окончательную дорожную карту.

Рис. 3.1. Современные левые теоретико-политические позиции