Жан де Малеструа слушал их, но ничего не говорил.

– Мы потеряли сына, – добавил ла Рош, – а наш Бог, возможно, лишился слуги.

– Мы все слуги Господа, брат.

Продолжая, священник посмотрел на меня.

– Я знаю, очень необычно, что мы все пришли рассказать о нем, матушка, но за него некому заступиться.

– В таком случае это должны сделать вы, – сказала я. И тут все заговорили одновременно.

– Он был хорошим мальчиком, несмотря на трудное положение, в котором оказался. И всегда радовал тех, кто его знал. Очень хороший, достойный ребенок.

А в самом конце молодая женщина проговорила:

– Мы знаем, что пропали и другие дети. Это больше нельзя отрицать.

«Здесь едят маленьких детей».

– Как его звали? – наконец спросил епископ.

– При крещении ему дали имя Жак, – ответил священник. – Но мы ласково называли его Жаме. Отца звали Гийом Брис.

– Когда он пропал?

Ла Рош посмотрел на меня, хотя вопрос задал епископ. Наверное, сестра Клэр каким-то образом дала всем понять, что именно у меня они найдут больше сочувствия.

– Последний раз его видели больше года назад, – сказал он. – В феврале. Он любил что-нибудь приносить тем из нас, кто ему помогал. А потом однажды ушел за подаянием и не вернулся.

– Вы спрашивали о нем?

– В окрестностях деревни и за ними, – ответила сводная тетя мальчика. – Он был последним в нашем роду, и через него имя его отца – и моего тоже – могло быть сохранено. Мы не хотим, чтобы он пропал, как остальные, которых так и не удалось найти. Мы надеемся, что виновный будет наказан.

Такое же отчаяние я слышала и в словах других родителей. Только на этот раз за мальчика, который не был никому сыном, просила вся деревня. Их надежды и ожидания окутали нас, точно призрачным туманом.

– Я займусь этим делом, – наконец заявил его преосвященство.

Тетя мальчика выступила вперед.

– Когда вы сообщите нам о результатах?

Ее вопрос застал Жана де Малеструа врасплох – он не привык к такому решительному поведению просителей. Но силу гнева простого народа знал хорошо и потому ответил:

– Мне приходится заниматься и другими срочными делами, но я обещаю вам, что постараюсь как можно быстрее разобраться в случившемся.

Все принялись дружно кивать, благодарные за участие.

– Ваше преосвященство, позвольте мне поговорить с моими односельчанами, – проговорил ла Рош, – а потом я бы хотел еще кое-что вам сказать.

– Пожалуйста, брат.

Они быстро о чем-то посовещались, и наконец священник выступил вперед.

– У нас есть подозрения относительно того, кто виновен в исчезновении детей.

– Не сомневаюсь, что есть, – ответил Жан де Малеструа. Ла Рош промолчал, и епископ продолжал: – Но я сделаю свои собственные выводы после того, как проведу тщательное расследование. Со временем, если дело дойдет до суда, вы узнаете все, что будет известно мне.

Мне показалось, что его слова их удовлетворили. Все принялись дружно его благодарить, потом попрощались и скрылись в лесу.

Всю обратную дорогу до Нанта, которую мы проделали при свете факелов, я обдумывала события этого долгого и такого тяжелого дня. Когда мы проезжали через последний участок леса перед городом, я услышала голос Жана де Малеструа. Епископ ехал рядом со мной, но мне показалось, что он находится где-то далеко.

– Наконец у нас появился повод выступить против лорда де Ре.

Я некоторое время не отвечала, и его слова повисли в воздухе. Горькая правда состояла в том, что пропавшие дети имели для герцога гораздо меньше значения, чем замок Сент-Этьен. Милорд де Ре наверняка понимал всю бессмысленность попытки вернуть свою бывшую собственность. Он должен был знать, что герцог Иоанн отправит большой, хорошо вооруженный и верный ему отряд, который втопчет милорда в грязь перед Сент-Этьеном.

Истинное его преступление состояло в том, что он считал себя ровней герцогу Иоанну. Он видел это в своем деде, у которого было больше денег, больше собственности, больше слуг, больше ума и, возможно, отваги, чем у герцога. Милорд совершил серьезную ошибку, решив, что все это перешло к нему по наследству. Тем более поражали безумные обвинения, которые, говорят, Жиль выкрикивал, когда напал на замок. «Ты, мерзкий вор! – вопил он, обращаясь к Жану ле Феррону. – Ты избил моих людей и отнял у них деньги. Выходи из часовни или я тебя прикончу!»

Никто ни на мгновение не поверил, что Жан или Жоффруа ле Феррон могли у кого-то что-то отнять. И никто из нас не мог поверить, что человек, который вел себя с таким смирением во время Прощеного воскресенья, вдруг потерял контроль над своей душой и превратился в безумца. Многие слышали во время Прощеного воскресенья и в другие моменты, как он говорил о том, что хотел бы совершить паломничество в Святую землю, перестать вести жизнь, исполненную зла, и молить о прощении. Однако только его исповедник и, возможно, Жан де Малеструа знали о природе его грехов, требовавших отпущения. И ни один не желал и не мог говорить о них.

Жан де Малеструа знал уже достаточно, чтобы выдвинуть обвинение против милорда Жиля от имени герцога Иоанна. Но если бы Жиль де Ре не совершил глупость и не взял в осаду собор, возможно, он никогда не предстал бы перед судом, даже несмотря на такое огромное количество жалоб родителей пропавших детей.

Понимаете, милорд по-прежнему был одним из нас.

Но ему недолго оставалось им быть.

В нашей лютеранской семье в Миннесоте по воскресеньям мы проводили с утра по восемь часов в церкви (во всяком случае, так мне казалось), а оставшуюся часть дня занимал обед. Теперь я так не живу, но что-то не позволяло мне позвонить в одну из семи оставшихся семей, где исчез ребенок, поскольку их воскресенье могло проходить именно так. Поэтому я просидела весь день, снова и снова перечитывая досье и пытаясь выработать на них общий взгляд.

Странную жизнь ведут люди, сующие нос в чужие дела. Лишь в трех из этих семей знали, что незнакомка сейчас изучает интимные подробности их жизни, и, несмотря на то, что пытается сохранить профессиональную отстраненность, она формирует о них собственное мнение.

«Я считаю, ваша честь, на основании полученного мной обучения и профессионального опыта, что, если бы мать лучше следила за ребенком, он бы никуда не исчез».

Или: «Я пришла к заключению, основанному на вещественных доказательствах, что дядя мальчика настоящий извращенец, хотя у него есть алиби».

Иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Я хочу быть доброй и оправдать кого-то за недостаточностью улик, но в нашем деле ты видишь много – слишком много.

У меня появилась уйма вопросов, главный из которых: побывал ли исчезнувший ребенок в музее «Тар-Питс», перед тем как пропал? И если да, то с кем?