Тепло улыбнувшись, она дала понять, что сделает это только для него.

— Брендан.

— Не дразните сестру, — приказала Хонор. Джон видел, как тревожит ее усилившаяся бледность дочери.

— У меня разбилась фотокамера, — призналась Агнес, как бы совсем некстати. — Я отвлеклась и уронила.

— Ох! — воскликнула Хонор.

— Неприятно, — признал Джон, не сводя глаз с бледной, огорченной девочки. — Какой у тебя аппарат?

— «Кэнон-триста», электрооптический.

Джон, по возможности, старался знакомиться с новинками в области фототехники. В тюремной библиотеке имелись журналы, Том присылал вырезки из статей. У Агнес один из хороших новейших аппаратов — неужели с ним она выслеживала его в поле?

— Там были какие-то снимки? — расспрашивал он. — Ты поэтому так огорчаешься?

— Он дорогой, — объяснила она. — Страшно жалко.

Но Джон видел в ее взгляде нечто более серьезное, чем сожаление о поломке дорогого аппарата — она сильно переживает из-за утраты дорогого снимка.

— Она что-то сфотографировала со стены, — сообщила Сес. — В тот вечер, когда ударилась о камень.

— Прекрати! — одернула ее Агнес.

— Хотелось бы мне этот снимок увидеть, — сказал Джон.

— Я поставила его на таймер, — объяснила Агнес.

— Поймала что-нибудь интересное?

Она помолчала, а потом кивнула.

— Можно сказать…

— Хотелось бы посмотреть, — повторил он. — Покажи мне аппарат, я проверю, что случилось.

— Возможно…

— Агнес хороший фотограф, — вставила Хонор, потягивая пиво. Джон обратил внимание, что она тоже пьет пиво вместо обычного летом рома с тоником, и почему-то обрадовался. — Принеси его, детка, покажи отцу, пока я накрываю на стол.

— Хорошо, — согласилась Агнес и пошла к себе в комнату, а Хонор с Сес направились на кухню, оставив Джона на веранде наедине с Реджис.

Вечерний бриз ерошил ей волосы, сдувал со щек пряди. Он увидел изящную костную структуру черепа, унаследованную от матери, и сердце у него дрогнуло. За время его отсутствия Реджис выросла. Он все пропустил.

— Как ты, папа? — спросила она.

— Отлично.

— О чем тогда думаешь?

— Просто размышляю… куда ушло время…

Она кивнула, словно поняла, что именно он имеет в виду. Но это невозможно. Не может она помнить, как была совсем маленькой, пищала в детской, делала первые шаги, училась говорить, дав имя белой кошке, смешила родителей, пошла в школу, изображала рождественские гирлянды отпечатками крошечной ладошки, обмакивая ее в зеленую краску и прижимая к белой тряпке. Не понимает, что значит видеть, как она собирает ракушки, сосновые шишки, взбирается на самые высокие деревья, упрашивает его взять ее с собой на самые крутые скалы, а потом пропустить шесть лет ее жизни.

Из задней двери вышла Сесла, потянулась, взглянула на Джона, прыгнула к нему на колени, улеглась, свернувшись в клубочек. Он погладил ее по спине, и она замурлыкала.

— Помнишь ее котенком? — спросила Реджис.

— Помню.

— Она сидела на стене, будто знала, что мы придем, и ждала…

— Ждала, когда придет та семья, которая ей нужна, и это были мы.

— Видел когда-нибудь такую чисто белую кошку?

Джон покачал головой.

— Никогда. И ужасно скучал по ней. В Портлаоз были кошки. Одна белая мне особенно напоминала о ней.

— Папа, тебе там было плохо? — спросила Реджис, потянувшись к его руке.

— Детка, — вымолвил он и остановился. В ее глазах светилось сочувствие и понимание, он гадал, что она знает, что помнит, сильно ли страдала из-за того, что он сделал.

— Что было хуже всего?

Джон задумался. Список немалый. Шум, зловоние, напряжение, злость, решетки и стены, безвыходность… Все это превышало одно, даже теперь нагоняя дрожь — момент, когда он принял решение. Невозможно понять, какой вред причинил этим ей.

— Тоска по вашей матери и всем вам.

— Для нас тоже. Папа, мы так по тебе тосковали…

— Это меня беспокоило. Потом вы отказались от мысли, что я вообще вернусь домой.

— Я никогда не отказывалась, — уверенно заявила она.

Тут вернулась Агнес с фотоаппаратом, протянула отцу, с надеждой глядя на него. Аппарат легкий, маленький, подходящий для девочки. Джон повертел его, взглянул на треснувший дисплей и сразу понял, что починить камеру будет непросто. Попробовал открыть затвор — его заело. Что-то погнулось, а силу не стоит прикладывать. Посмотрев на Агнес, увидел, что ее глаза погасли.

— Безнадежно? — спросила она.

— Не знаю. — Не хотелось ее огорчать, но и правду скрывать не хотелось.

— Снимок навсегда пропал?

— Возможно, — осторожно признал он.

— Ты даже не представляешь, какой он был красивый, — вздохнула она. — Не столько сам по себе, сколько по сути.

— Я тебя хорошо понимаю, — заверил Джон. — Запечатлеть нечто невиданное…

— Я хотела показать его людям… любимым…

— Тяжело лишиться подобного снимка. Или сделать снимок, в который никто не поверит…

— …потому что аппарат разбился, — договорила она.

— Ты настоящий фотограф, — улыбнулся он, притягивая ее к себе, обнимая. — Сразу видно по тому, как дорог тебе этот один-единственный кадр.

— Она думает, будто ангела запечатлела, — криво усмехнулась Реджис.

— Если это, действительно, так, — сказал Джон, — то что может быть хуже утраты подобного снимка? Единственный раз в истории сфотографировать ангела, не имея возможности вытащить из аппарата изображение…

Хотя Агнес во весь рот улыбалась, в глазах ее блестели слезы.

— Спасибо, папа, — прошептала она, крепче прижавшись к нему.

— Детка! По-моему, твои бутерброды с цукини готовы, — крикнула с кухни Хонор, и Агнес бросилась туда.

— Быстро поправляется, — заметила Реджис, глядя вслед сестре.

— Правда, — подтвердил Джон.

— Глядя, как она лежит на берегу, из головы течет кровь… — продолжала Реджис и вдруг побледнела, задрожав всем телом, закрыв лицо ладонями.

— Тебе это напомнило… — пробормотал он, ощутив тошнотворную слабость.

Она заткнула уши и яростно затрясла головой, озадачив отца.

Тяжкие воспоминания постоянно преследовали его в тюрьме и даже после освобождения — с того самого момента, как его уводила полиция из Баллинкасла и он бросил последний взгляд на Хонор и Реджис, стоявших под дождем.