Крик нескончаемый я объяснил тем, что иного послабления эмоционального для индийцев не случается. Свободы нет в чувствах; теснота вокруг. Подростки напряжение теряют, когда на фильмах кричат, а взрослые – тем, что детей лупят. Видели мы воспитание такое; близким примером были се́мьи из поезда вчерашнего. Мать и отец били дочь свою (лет четырёх) – казалось, голову ей повредят. Другой отец, дочь на полку поднимавший, почувствовал её сопротивление и в злости так швырнул её вперёд, что ударил об стенку; несдержанностью своей был раздражён и потому вдогонку прибил дочь ладонью. Сын (лет шести) от родителей выбежал, остановлен был мужчиной чужим и бит им в назидание, возвращён к матери и бит повторно – уже матерью. Так же индийцы жестоки к собакам, кошкам. И здесь подтверждается впечатление моё о непосредственности большинства индийцев. Их эмоции ничем не прикрыты, односложны. Официант, недовольный чаевыми, такое разочарование на лице покажет, что недавняя вежливость его лицемерием вспомнится. Узнав, что товар в лавке не по твоему интересу выставлен, продавец без стеснений улыбку небрежением сменит и без слов – взглядом лишь – попросит товар его не загораживать от прочего люда. Когда при Тадж-Махале гид нам навязался на краткий рассказ (тогда ещё не наловчились мы открещиваться от людей таких), был он мягок, обходителен – в поведении показывал значимость свою; когда же я отказал ему даже в малой плате, значимость всякая изошла мгновенно, сменилась пришибленностью, унынием таким, что захотелось его утешить – пусть бы сотней рупий (я этого не сделал). Индийцы не таят эмоций, сразу воплощают их в движении, мимике. Потому и детей лупят – сами от инфантильности не отошли. В той же России лупят дочерей и сыновей с жестокостью не меньшей, но делать это стараются в уединении семейном, а значит – почитают чем-то неприличным. Это – шаг вперёд. Прячутся; чуют, что гадостят. Индийцы уверены в насущности пощёчин и тычков, не возмущаются, когда ребёнка их густо шлёпнет чужой им человек.

В мыслях шатких я отдалился от кинотеатра. Но размышления эти не мог не привести, ведь часто в путешествии нашем возвращаюсь к ним, а значит, почва им существует явная. Однако – ещё несколько слов о кинотеатре.

В антракте зрители увидели нас и в том получили новое развлечение. Сделалось им наше полулежание бездвижное в креслах лучшей мизансценой.

К концу фильма (в преддверии неизбежного счастья ) я задумался о пельменях с бульоном мясным, о борще со сметаной, о блинах с мёдом в Спас Медовый…

Амрицар – город небольшой, знойный; во многом Джайпур напомнил; отличие было в сикхах, в условной чистоте. Здесь так же гниют свалки уличные, а тротуары туалетом пахнут, но забота о порядке видна; промежутки тесные между домов мусором не завалены.

Сикхов здесь увидеть можно всяких. И одетых в лучшие одежды, с мечом длинным – в соблюдении традиций всех; и новомодных – в джинсах, с пёстрым пучком на голове; и разболтанных, не пугающихся тюрбана своего, с головы обвалившегося, волосы обнажившего. Одни торговлей заняты, другие велорикшами устроены. Кто-то сло́ва английского не знает; кто-то свободен в речи многоязычной. Почти все они от индийцев прочих тем отличны, что телом здоровы. Здесь видел я рослых, крепких мужчин. Жизнь иная – есть у людей сила для ссор дорожных, для криков, ругани. Не то в Агре, Джайпуре. Там силы все сочтены, движения скупые (символом того пешеходов коровистых назвать можно или велорикш, размеренно педали выжимающих). В Амрицаре пешеходы бегут, водители вслух пререкаются.

Такая живость мне нравится, равно как улыбка сикхов – здоровая, ясная.

Сикх, раздевшийся для омовений в озере Золотого храма, не подумал спросить от меня денег, после того как я фотографировал его несколько минут. Только улыбнулся и кивнул на прощание.

Нищих-попрошаек в городе много; они не так навязчивы, как их южные коллеги. Городской полицейский остановил нас для назиданий; попросил не закладывать на спину сумки, не хранить в карманах бумажники, телефоны. Заметив, что его предупреждению мы улыбаемся, поведал нам о карманниках местных и тем едва ли не пересказал слова ювелира из «Непарного браслета»: «Вор, знающий своё дело, никогда не похож на вора. Науке о воровстве известно восемь способов, которыми пользуются те, кто достигли вершины этого ремесла: усыпляющие средства, миражи, укрощение непокорных духов и другие. Искусный вор может обобрать тебя до нитки и преспокойно уйти, а ты будешь смотреть на него и не шевельнёшь пальцем. Вор может стать невидимым, может принять вид доброго, благочестивого человека и заставить тебя благоговеть перед ним» {67} . Чтобы болтливость полицейского утишить, мы обещали ему заботу о сумках, кошельках и телефонах; едва замолчал он, поспешили раскланяться…

Озаботились мы поездкой завтрашней в Химчал-Прадеш. Думали прежде, что задержимся в Пенджабе на два-три дня, но сейчас, в близости гор (несколько сантиметров по карте) заторопились в Кашмир. Оттого и решили покинуть Амрицар столь спешно.

Автобусов частных до Манали (где ждёт нас краткий отдых и акклиматизация) мы не нашли. Удобства все – государственные. Ждём от поездки этой тесноту и тряску.

Каждый будний день отходят два автобуса: в 14:30 и в 16:00. Билеты в продажу отдают лишь за полчаса до отправления.

Сейчас полночь; признаю в себе слабость. Виной тому – сон скверный в поезде. Лишь за два часа до Амрицара вагон расслабился до мест свободных (отлёг я от Оли на койку стороннюю). Прогулки сегодняшние в жар тяжёлый бодрость мою исчерпали ещё глубже.

Напоследок скажу недовольство своё о языке русском. Нет в нём слова, желание спать обозначающего. Сонливость? Не то. Сонливость – это аппетит, а во мне – голод. Как же его назвать?

Температура у нас с Олей весь день не опускается ниже 37 °C. Причин этому не знаю.

Спим мы в отеле подле автовокзала. Желая сна приятного, согласились 1150 рублей платить за кондиционер и кровать широкую. Подъём назначен на половину одиннадцатого. Наконец выспимся.

…

Перед сном вспомнил, что впервые узнал штат Пенджаб от дяди Гиляя. Не был он знатоком индийской географии, однако записал в «Скитаниях» своих школьные фонетические забавы: «Историк и географ Николай Яковлевич Соболев был яркой звёздочкой в мёртвом пространстве. Он учил шутя и требовал, чтобы ученики не покупали пособий и учебников, а слушали его. И все великолепно знали историю и географию.

– Ну, так какое же, Ордин, озеро в Индии и какие и сколько рек впадают в него?

– Там… Мо… Мо… Индийский океан…

– Не океан, а только озеро… Так забыл, Ордин?

– Забыл, Николай Яковлевич. У меня книжки нет.

– На что книжка? Всё равно забудешь… Да и нетрудно забыть – слова мудрёные, дикие… Озеро называется Манасаровар, а реки – Пенджаб, что значит пятиречье… Слова тебе эти трудны, а вот ты припомни: пиджак и мы на самоваре. Ну, не забудешь?» {68}

До того памятен отрывок этот, что «Пенджаб» и сейчас неизменно отзывается во мне «пиджаком».

(Высота Манали – 1900 метров над уровнем моря [44] . Население – 18 тысяч человек.)