Ту же необычайную мудрость генерал проявил и в великом догматическом споре, который в это время завязался в Испании между доминиканцами и иезуитами по поводу учения о благодати. Он счел необходимым не допускать этого спора на рассмотрение испанской инквизиции. Но в то же время он не хотел навлечь на себя гнева этого могущественного трибунала. Поэтому он выжидал до тех пор, пока должность великого инквизитора не стала вакантной, и лишь тогда убедил папу перенести спор на рассмотрение в Рим (1597 год).

Климент VIII назначил специальную комиссию для расследования этого вопроса. Но дебаты этой комиссии не приводили ни к какому результату, так как ни одна сторона не хотела делать уступок. Папа лично склонялся в пользу доминиканцев. Но, как только он выражал намерение высказаться в этом смысле, иезуиты начинали грозить ему требованием созыва Вселенского собора. Это так пугало папу, что он предпочел молчать и не вмешиваться. Он умер 5 марта 1605 года, не разрешив спора. Комиссия прервала свои работы. Великий спор закончился ничем. Но иезуиты получили, по меньшей мере, возможность продолжать свободно развивать свое учение. Таким образом, и в этом споре авторитет их остался неколебимым — прежде всего благодаря хитроумной политике Аквавивы.

Аквавива был последним из великих генералов ордена. С его преемником, римлянином Муцио Вителлески (1615— 1645), этим мягким и склонным к компромиссам «ангелом мира», который мог лишь просить, вместо того чтобы повелевать, и увещевать, вместо того чтобы наказывать, начинается упадок ордена. Генерал уже не управляет орденом, а лишь представляет его. Управление все более переходит в руки генерального штаба и офицеров, то есть профессов, так что в конце концов орден превращается из самодержавной монархии в многоголовую олигархию, которая ревниво борется с генералом за свои права и власть, подобно тому как некогда венецианская синьория боролась с дожами.

Эта эволюция внешним образом проявилась прежде всего в изменении положения профессов. Вместо того чтобы вести в своих домах скромную и бедную жизнь нищих монахов, как предписывали статуты, или же работать среди еретиков и язычников в качестве посланцев папы, профессы стали стремиться в коллегии, куда статуты допускали только схоластиков и коадъюторов, не только для того, чтобы занимать там наиболее видные должности, но для того, чтобы спокойно пользоваться богатыми доходами этих учреждений. Они больше заботились о мирном наслаждении жизнью, чем о работе, и «охотно предоставляли молодым всю тяжесть реальных дел».

Имеются весьма поучительные свидетельства об ослаблении военно-монашеского духа. Вместо того чтобы отказываться от своего состояния немедленно после вступления в орден, иезуиты откладывали отказ до четвертого года после своего принятия. Случалось даже, что и по истечении этого срока их приходилось настойчиво призывать к выполнению лежавшей на них обязанности, потому что они находили всякого рода предлоги для дальнейших отсрочек.

Они отписывали свое состояние не ордену, как настойчиво советовал Игнатий, а обычно одному из учреждений; и вместо того, чтобы отложить после отказа всякое попечение о своем имуществе, сохраняли за собой право управлять им. Благодаря этому они фактически продолжали оставаться собственниками, и принесенный ими обет бедности превращался в простую фикцию. Раз иезуиты могли свободно управлять собственным имуществом, ничто не мешало им брать в свои руки заведование имуществом занятых родственников, вести гражданские процессы в светских судах, ликвидировать банкротства и вмешиваться в дела, которые совершенно не входят в компетенцию монаха. Игнатий строго осудил бы эти проявления в жизни ордена. Но орден в своем большинстве не видел в этом ничего зазорного. Он терпел еще худшие злоупотребления. Некогда он усиленно подчеркивал полную бесплатность обучения в своих школах. Этот принцип поддерживался по-прежнему, но только на словах. Иезуиты, нисколько не смущаясь, принимали подарки всякий раз, когда это было возможно, — подарки настолько значительные, что о бесплатном обучении более не могло быть и речи.

Орден умышленно искал богатых учеников и старался по возможности убедить их вступить в орден, несмотря на то что они еще не достигли возраста, предписанного статутами. Еще больше порицаний вызывала та поспешность, с которой иезуиты всюду бросались в торговлю и промышленность с целью увеличить свои доходы. Римская коллегия изготовляла огромное количество сукна и открыто продавала его на ярмарках. Индийские миссии вели доходную торговлю колониальными продуктами, а антильские, мексиканские и бразильские миссии конкурировали с ними. На Мартинике один особенно предприимчивый прокуратор мог, не встретив препятствий со стороны старших, создать обширные плантации, которые он обрабатывал руками купленных для этой цели рабов-негров совершенно так же, как это делали богатые плантаторы.

Еще зазорнее, с точки зрения современников, было близкое знакомство иезуитов с банковскими и денежными операциями. Коллегии не только вели свои собственные дела при помощи вексельных операций, но производили подобные операции для посторонних. Так, например, орденская касса в Риме производила по поручению португальского правительства выплаты португальскому посольству. Когда Август Сильный отправился в Польшу, венские отцы открыли этому вечно нуждавшемуся в деньгах монарху кредиту варшавских иезуитов. В Китае отцы кредитовали купцов под очень высокие проценты — как говорят, 25 процентов, 27 и даже 100. Понятно, что орден всюду прослыл корыстолюбивым.

Вителлески уже в 1617 году замечает, что этот порок везде ставится в вину ордену. Генерал Караффа специально предостерегает прокураторов, советуя им действовать умеренно при взыскании даже законных долгов, дабы не навлечь на себя обвинения в корыстолюбии; генерал Никкель разослал большое циркулярное письмо с целью напомнить ордену об апостольской бедности. Но мирские интересы так захватили орден, что иезуиты в своем стремлении к богатству нередко относились с полным презрением к правам своих ближних. Даже такой преданный друг ордена, как польский король Ян Собеский, ввиду ряда возмутительных фактов этого рода вынужден был написать генералу Оливе: «К моему великому сожалению, я замечаю, что добрая репутация ордена чрезвычайно страдает от того, что вы чрезмерно стремитесь увеличить свое богатство, нисколько не заботясь о правах ближних. Я считаю своим долгом обратиться к вашему преподобию с настойчивой просьбой предостеречь иезуитов от корыстолюбия и жажды власти, которые слишком заметны у иезуитов других стран. Ректора стремятся обогатить свои коллегии всеми средствами. Это их единственная забота».

Во время управления Оливы (1664—1681) эти тяжкие упреки делались иезуитам со всех сторон. Впрочем, они не производили никакого впечатления на этого сибарита, который вел самую беспечную жизнь в римской метрополии ордена Гезу и на своей прекрасной албанской вилле. Но даже если бы на его месте был другой человек, он едва ли смог бы уничтожить эти злоупотребления. Он, конечно, не был бы в состоянии заставить орден отказаться от них, потому что профессы и высшие должностные лица в Риме получили уже при Вителлески такую силу, что не потерпели бы энергичного генерала.

Генерал Госвин Никкельбыл вынужден в 1661 году передать управление генеральному викарию, то есть фактически был низложен, не только вследствие своего возраста, но и потому, что влиятельные члены ордена в Риме не могли перенести его властного характера. Генерал Тирс Гонзалес де Санталла, пытавшийся искоренить безнравственные моральные учения ордена, подвергся бы той же участи, если бы он не согласился вовремя пойти на уступки, которые противоречили его внутренним убеждениям. Таким образом, в глазах беспристрастных наблюдателей преемники Игнатия из абсолютных самодержцев превратились в орудие подозрительной олигархии. То, к чему стремилась испанская оппозиция при Аквавиве, полностью осуществилось в конце XVII века. Конституция ордена фактически изменилась, несмотря на все усилия формально не изменять статутов.