— Рад!! За что я тебе деньги плачу! Чтобы из-под земли, но был он у меня, понятно! А теперь пошел спать! На ногах не стоишь, сволочь!

— Да я, Борис Сергеевич…

— Пшел!!

И свет погас. Вероятно, Борис Сергеевич отправился на покой или перешел в другую, смежную комнату.

Дверь скрипнула, и совершенно не держащийся на ногах человек вывалился в коридор прямо на нас. Он некоторое время стоял, не дыша, и глазел. Замечательно, что он сразу узнал меня. Не менее замечательно, что я сразу же узнала его. Это был капитан Савичев, но в совершенно невменяемом состоянии.

— О! — обрадовался капитан. — Кого мы… вы…ы-ы… Я не стала медлить. Я выбросила вперед руку с зажатым в ней ножом. Нож угодил в горло Савичева.

Тот захрипел, конвульсивно подтянув обе пятерни к горлу и порываясь как-то защититься, но я, только секундой помедлив, рванула нож на себя… Хрустнуло, и я почувствовала, как что-то попало мне на рукав — и на темном свитере моем расплылись два кровавых пятна, сливающиеся в одно прихотливое, бабочкой, знамение смерти. Сема Моисеенко равнодушно наблюдал за моими молниеносными действиями.

Савичев, конечно же, упал бы и наделал шума, если бы я не подхватила его под мышки и мягко не прислонила к стене. Капитан смотрел на мир тускнеющими воловьими глазами, а потом покорно сполз на пол. Рубашка на его груди уже сплошь пропиталась кровью, хлещущей из шеи.

Мы тихо затворили за собой дверь, и ноздри уловили бархатно-тонкий, но показавшийся неприятным и будоражащим аромат. В квартире было темно и почти тихо, только, кажется, из ванной слышался шум и плеск воды, а мое чуткое ухо к тому же различило идущий из гостиной хрустальный лепет бокалов.

«Он там один, — подумала я, — точно один. Девчонка в ванной, может быть. Это абсолютно точно — плеск воды такой, что не может быть, чтобы текла она просто так, вхолостую. Нет… кто-то еще в ванной, но это не страшно».

И я направилась в комнату, где находился в полной безопасности, как и полагал уважаемый бизнесмен Борис Сергеевич, он же бандит и беспредельщик, расхититель антикварных ценностей.

Оказалось, что тот блаженствовал. Он лежал на длинном диване, вытянув свои тощие по сравнению с лежащим едва ли не на коленях брюхом ноги, и с наслаждением чесал свою волосатую грудь, виднеющуюся в вырезе халата. Рядом с Борисом Сергеичем на столике стояла пузатая бутылка коньяка и ваза с фруктами; в руке он держал надкусанное яблоко. Пространство комнаты освещалось только внушительным ночником и экраном огромного телевизора с едва ли не полутораметровой диагональю, который сосредоточенно демонстрировал порнуху; причем, судя по всему, этот видеошедевр не являлся продуктом производства ведущих порностудий мира, а представлял собой документальное отражение сексуальных утех самого Бориса Сергеевича.

Я бесшумно вошла и остановилась в трех метрах от Бориса Сергеевича Злова. Некоторое время постояла в полумраке, а потом постучала кулаком по косяку. Я открыла было рот, но Злов опередил меня, произнеся нараспев гнусавым голосом переводчика первых перестроечных боевиков:

— А… помылась? Ну что, давай к делу, Натаха.

— Вот это правильное предложение, — сказал Моисеенко, входя вслед за мной.

Злова подкинуло. Красноватые контуры мешковатого зловского тела отсоединились от размытой непроницаемо-черной громады дивана; он вскочил на ноги, опрокинув столик, и рявкнул:

— Опять, капитан, шуточки! То каблук сломал шмаре, то… то… мусор…

Произнося эту гневную фразу, Злов разворачивал свое брюхо, упирая его в сторону нарушителя спокойствия — и как раз на излете своих обличительных слов увидел меня. Голос его сполз до жиденького дребезжания, когда он выговорил:

— М-мария? Что вы… кто это с вами?

— Решили вот тебя навестить, — сказал Моисеенко. — А что? Имеем право.

Злов качнулся вперед, облизнув рыхлые, как плохо пропеченный пирог, губы, и выговорил:

— Да ты че, мужик? Ты, верно, адресом ошибся, бля. Ты хоть знаешь, к кому попал и кому втыкаешь свой дешевый порожняк? Это тебя Машка сюда приволокла? Так забирай ее и вали, пока я вас обоих по прямому назначению не употребил. Ну валите, валите, пока я охрану не вызвал.

Ни слова сверх того он сказать не успел. Сполох внезапной ярости сорвал меня с места, и я, схватив Злова за глотку, с остервенением швырнула его на диван, не выпуская из пальцев дрябло подергивающегося, рыхлого горла. Тот что-то задушенно прокудахтал, и я выпустила его, не столько пожелав услышать, что клокочет мне этот тип, сколько испугавшись всплеска дикой, неконтролируемой ярости, опасаясь, поддавшись ей, отправить Злова вслед за его лизоблюдом Савичевым. Раньше таких стихийных эмоций я за собой не замечала.

— Больно же! — пролепетал Злов, жадно хватая воздух губами. — Я… тово… вы ведь да — ошиблись адресом? Да?..

Я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. Моисеенко же выступил вперед и выговорил, придерживая Злова за предплечье — пальцы его то сжимались, вызывая придушенное бормотание перетрусившего бандита, то ослабевали:

— Адресом ошибся? Это вряд ли.

— Ладно, — вмешалась я, — будем считать, что это было лирическое отступление на заданную тему. А теперь, Федя, о главном.

— Я не Федя, я Борис Сергеевич.

— Да помню, помню, — досадливо отмахнулась я. — Борис Сергеевич, мы к вам, как вы понимаете, по делу. Иначе бы не стали беспокоить в такой поздний час и таким нетрадиционным образом.

— Нетрадиционным образом его на зоне побеспокоят, когда пропустят по шоколадному цеху, — гулким и чужим голосом сказал Егерь. Мне еще не доводилось слышать у него такого голоса. — Отдай кассету, Боря.

— Какую кассету?

— Ту, которую ты у Артиста отжал. На ней Родион Шульгин. Отдай кассету по-хорошему, иначе тот способ, каким ты убивал Артиста, тебе песней покажется. Ну!

— Я не… — Рука Бориса Сергеевича вдруг выскользнула из-под его толстого зада и дернулась в ящик стола. Я с легкостью перехватила запястье и заглянула в ящик. Там лежал пистолет.

— О, нехорошо, — сказала я. — Очень нехорошо. Хотел посвоевольничать, Борис Сергеевич? Это дурно. Код сейфа, в котором лежит кассета! Живо!

И я сжала ему руку. Титановые накладки на моих пальцах глубоко вошли в его тело, но второй рукой я своевременно успела зажать разорвавшийся в удушливом вопле рот, иначе Злов наделал бы шуму.

— Код!!!

Он завороженно смотрел на свое изуродованное запястье.

— Нет, лично у меня времени много, — неторопливо сказал Егерь. — Я могу и подождать, пока ты, Борис Сергеевич, созреешь. А вот у тебя времени нет. Видишь, рана глубокая. Хочешь истечь кровью? Тебе нужно наложить жгутовую повязку в течение четверти часа. А если не успеешь, то просто истечешь кровью.

— Я скажу, — пробормотал он. — Я скажу, да!.. Код — восемь, восемь, семь…