Пока он диктовал, я откинула занавеску, за которой был сейф, и набирала нужные цифры. С последней сейф щелкнул и открылся. Я вынула кассету.

— Вот и отлично.

— Погоди, — остановил меня Моисеенко, — у меня есть короткий разговор к Борису Сергеевичу. У нас с Родионом нет секретов от тебя, но все-таки рекомендую тебе выйти, потому что речь пойдет о слишком уж отвратительных вещах. А ты, несмотря на специфику твоего ремесла, все же женщина.

Я глядела на него и буквально не узнавала своего попутчика по электричке. Он ли это? Или же его подменили? Не может в одном человеке уживаться столько ипостасей, совершенно чуждых друг другу. Тем не менее я кивнула и вышла. К тому же следовало наблюдать за ванной, откуда все еще слышался плеск воды. Не вышла бы та, что принимала душ.

Около пяти минут до меня доносился глуховатый голос Семы Моисеенко, но слов я различить не могла. Потом Егерь чуть взвинтил тон, и до меня донеслось:

— Прекрасно понимаешь, Боря, что за такие шутки, которые у нас документально доказаны, тебе на зону на пожизняк чалить. Впрочем, в этом смысле я тебе помогу. Я могу тебе гарантировать, что ты на зоне и двух дней не проживешь! Гарантирую.

— Да кто ты такой? — донесся визгливый голос Злова. — Шульгин… его баба — это я понимаю… но ты… ты?..

— А ты меня не узнаешь? Нет, бесспорно, я изменился. А вот так?

Тут уж я не выдержала и глянула в щелку. И не пожалела об этом.

Потому что Сема Моисеенко, или кто он там уж был, дернул себя за волосы, и они преспокойно сползли. Парик. А под ним сверкнул абсолютно голый череп. Даже в тусклом свете телевизионного экрана я различила на этом черепе несколько шрамов.

— И так не узнаешь?

Рот Злова приоткрылся. Моисеенко неотрывно смотрел на него, потом сказал:

— В свете всего, что я тебе сообщил, шансов у тебя нет. На зоне ты не проживешь и часа, какие там два дня. У тебя в ящике стола пистолет. Возьми его и застрелись. Сейчас! Дальше будет хуже.

— Я… я не могу… кто ты такой, чтобы мне… — Зубы Злова вышибали крупную дробь, рука поползла и медленно извлекла из ящика пистолет. Егерь сам снял его с предохранителя и произнес:

— Ну, Боря? Что же ты такой несмелый? Когда закапывал людей живьем только за то, что они нашли клад, то не боялся? Когда убивал Артиста, не боялся? А теперь вдруг не вынесла душа поэта!..

— Докажи, что ты… докажи!!

Егерь вскинулся. Одним рывком он сорвал с себя свитер и расстегнул рубаху. Я видела, как выпучились глаза Бориса Сергеевича. Я видела искаженные его черты, лоб и виски, по которым ручьями струился пот, пляшущую нижнюю губу и трясущиеся толстые щеки, и могла бы только удивиться с отвращением, до какой степени выпукло в этом человеке представлена гремучая смесь свирепости, наглости и трусости. Могла бы. Но не успела.

Потому что в следующую секунду Борис Сергеевич Злов заглотил дуло пистолета ртом и надавил на курок.

Егерь медленно застегивал рубаху…

Я стояла неподвижно и раз за разом читала одну и ту же надпись на гранитном памятнике: «НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ КУДРЯВЦЕВ». Дальше годы жизни.

Рядом со мной стояли Аня и Родион.

— Вот такая история, — тихо сказал Шульгин. — Наверно, как это ни печально, ему даже лучше, что он умер именно так и именно тогда. Прости, Аня, за такие слова. Но он сам… сам.

— Я знаю, — отозвалась она, глядя в землю. — Всю эту банду судят?

— Да от структур Злова мало что осталось, — отмахнулся Родион. — Ну, посадят два десятка мелких сошек. Впрочем, урок преподан великолепный. И должны быть результаты. Борис Сергеевич не раз порадуется на том свете, что сам решил свою судьбу.

И в его глазах я впервые увидела что-то похожее на жестокость.

— Ну, я пошла, — сказала Аня.

Я некоторое время смотрела вслед ее удаляющейся фигурке, а потом повернулась к боссу и произнесла:

— Красивый город Киев… Родион Потапович, я так понимаю, что Егерь просто пересказал Злову, что именно у вас есть на него, и сопроводил это доказательствами?

— Да. И обрисовал ему то, какой резонанс и какой приговор Злова ждет. Уж кто-кто, а Егерь в обвинительных приговорах разбирается. И никакие деньги Злову не помогли бы. Мы не позволили бы. Мы — я и он, кого ты называла Семой Моисеенко.

— Так кто же он на самом деле? — спросила я. — Почему Злов сразу застрелился, когда Егерь расстегнул рубаху?

— Потому что он понял: все обвинения получают убийственную силу. Теперь это не пустой звук, потому что человек, проговоривший эти обвинения, подкрепит их своим словом и своим делом. Ты еще не поняла, кто он?

— Ключ, — тихо сказала я.

— Да. А на груди вытатуирована… в общем, не важно. Злов сидел с ним, Злов узнал его. Злов долго надеялся, что он мертв, что он убил его тогда, у «Афганца». Конечно, Ключа сильно контузило. Пять лет назад он не стал бы изображать из себя Сему Моисеенко. Самое забавное, — босс рассмеялся, — что у него в самом деле есть тетушка Рива. Ревекка Соломоновна, сестра отца Ключа, а по матери он украинец. Кстати, ты ее видела?

— Да ну? А я-то думала, что тетушка Рива — это миф, прибаутка. Этакая присказка.

— Вспомни старушку из электрички. Вот это она и была. Она тоже на голову… понятно, в общем. Милая старушка, но, когда на нее находят приступы ксено— и юдо-фобии, готова устраивать еврейские погромы хоть у себя дома. Сложная судьба…

— Понятно, — сказала я и, обратив взгляд к могиле Кудрявцева, сказала:

— Значит, сокровище тут, под нами? Два миллиона долларов? В его могиле?

— Да, — торжественно сказал босс и поднял голову. В этот момент он показался мне даже как-то выше ростом. — Сокровище здесь, он забрал его с собой. И я не пожелаю Коле, чтобы ради него, этого древнего золота, этих древних камней, кто-то осквернил его могилу, как он осквернял чужие. Пошли, Мария. Жарковато, не находишь? Что-то захотелось пить. Пойдем выпьем пива, а?

— Нет, лучше сока. Гранатового.

И мы отправились к кладбищенским воротам — в том же направлении, в каком ушла пять минут назад Аня.

— Алло.

— Здравствуйте. Мне… мне Светлану Андреевну.

— Я слушаю. Да. Я слу… Что вы молчите? Говорите! Говорите же… Я не… ну, как хотите. Надумаете говорить, перезвоните.

* * *

— Алло.

— Простите, это снова я. Светлана Андреевна — это вы?

— Да, я. Это снова вы? Вы кто? По какому делу? Что вы снова молчите? Молодой человек, немедленно прекратите это издевательство! Все!