– Господине, едет кто-то! – бросив в снег рыбьи кости, насторожился Окулко-кат.

Митоха тоже прислушался:

– Всадники… Человек с дюжину, может, чуть более. Что, боярин – в лес?

– Нет! – дернул головой молодой человек. – Найдут по следам – обязательно вызовем подозрение. Да и кому тут сейчас ехать-то? Разбойникам-лиходеям? Навряд ли, места кругом не богатые – не торговый путь.

– Ты, боярин, прав, – подумав, согласился наемник. – Скорее, это Всеволода-князя люди. А едут – зачем и мы. Войско, рать сбирают!

Митоха как в воду глядел, не прошло и пары минут, как на полянку вынеслись всадники, числом около пары десятков. На сытых конях, оружные, только что без кольчуг, зато в богатых кафтанах и полушубках. Главный – широкоплечий мужчина с окладистой светло-русою бородой – поправив соболью шапку, поворотил коня к спокойно дожидавшейся у дуба троице:

– Каковы будете, добрые люди?

– Язм – заболотский боярин Павел, Петра Ремеза покойного сын, а это…

Не дослушав, незнакомец махнул рукой и приветливо улыбнулся:

– Ну, здрав будь, заболотский боярин Павел! Много о тебе слыхал. А язм – Козьма Ильин, средней руци воевода.

Подъехав ближе, Козьма Ильин спешился и протянул руку:

– Рад знакомству. Рад!

– А это мои люди, – с облегченной улыбкой Ремезов кивнул на Окулку с Митохой.

Не чинясь, воевода поручкался и с ними, а потом, повернувшись к Павлу, спросил:

– Сейчас к себе в Зоболотье, небось, скачешь?

– К себе, – кивнул молодой человек, – Рать соберу – да в Смоленск, к князю.

– То верное дело, – Козьма тряхнул бородой. – А мы по порученью княжьему отступников имаем. Мнози похощат в лесах отсидеться, мунгалов да татар пережить. Вот таких «сидней» и имать велено, да на правеж их, на правеж!

– И поделом, – согласился Павел. – А то что это получается, кто-то воюет, землю родную от супостата бережет, а кто-то – за лесами отсиживается! Вы-то куда сейчас, может – по пути, так вместе поедем?

Воевода шмыгнул носом и усмехнулся:

– Не боярин, нам в твоим болотам не по пути, мы – в залесье, ужо расшевелим «сидней».

– Ну, Бог в помощь.

– И вам… – перекрестившись на украшенный ленточками дуб, княжий посланец легко взметнулся в седло и махнул своим людям рукою. – Эй, эй, поехали! Удачи тебе, боярин, может, еще свидимся!

– И вам удачи… Татары-то далеко?

Козьма обернулся в седле:

– Да недалече уже – на Ростиславльском шляхе видели. Дней пяток – и у нас будут. Так что поторапливайся, боярин Павел, поторапливайся!

Гикнув, воевода стегнул коня плетью и исчез за деревьями вместе со своей дружиною.

– Ну, вот, – поглядев им вослед, удовлетворенно кивнул Ремезов. – А вы говорили – прятаться.

Больше на всем пути не встретился никто, если не считать одного кабана и пары зазевавшихся зайцев, одного из которых Митоха тут же взял на стрелу, второй же, петляя, умчался.

Заночевали в овражке. Разложив небольшой костерок, сварили зайца, подкрепились, заварили сбитню, да, устроив один шалаш на троих, полегли себе спать. Проснувшись с промозглым рассветом – угли в костре еще тлели – поехали дальше.

Уже потянулись знакомые места – засыпанные снегом поля, луга, рощицы… а вот и речка, а за ней, на холме – Заболотица, усадьба.

Завидев показавшихся всадников, дернулся в надвратной башенке часовой, ударил в било. Распахнутые наполовину ворота тут же закрылись, и Ремезов улыбнулся:

– Молодцы, а? Службу несут справно! Эй, на вратах, отпирай! Боярина своего не признал, что ли?

А вполне мог и не признать – этакого-то молодца в синем богатом плаще, с поясом золоченым – все княжеские подарки. Доспех кольчужный да шлем Павел, естественно, сейчас на себе не надел – их, вместе со щитом, вез, приторочив к седлу, Окулко. А вот мечом перепоясался, знатный был меч, уж хотелось им похвалиться.

– Ой! – свесившись, радостно закричал с башенки страж. – Господине! Эй, эй, отворяйте ворота, то господин наш, боярин!

Распахнулись ворота, на просторный двор усадьбы встречать выбежали все, да и из других изб потянулись.

– Слава боярину-батюшке! Слава!

Пуще всех кланялся тиун – рядович Михайло, за ним – вполне искренне – улыбался длинноволосый Демьянко Умник, да похоже, что все были рады – за несколько месяцев с момента «резонанса» Ремезов все ж таки кардинально поменял имидж. Был садист-страхолюдец, которого даже цепные псы боялись, стал – «боярин-батюшка», так сказать – слуга царю, отец солдатам. Истинно – батюшка, несмотря на младой – юный даже – возраст. Ну а как? Кто всем этим людям единственная защита и опора? Он! Заболотский боярин Павел.

Рады были и дружинники – Неждан, Микифор, Яков и прочие.

– Чтой-то ты задержался, господине. Схоронил батюшку?

Ремезов устало отмахнулся:

– У Окулки с Митохой спрашивайте – они расскажут. А ты, Михайло, вели-ка баню топить.

Тиун торопливо склонился:

– Посейчас прикажу, господине.

Попарившись в баньке, Павел расположился у себя в горнице и, позвав тиуна с Демьянкой, занялся тем, по мысли его, совершенно необходимым, делом, о чем подумывал уже давно. В людской давно уже дожидались молодые парни – Нежила, Микифор, Яков… пока только эти – два холопа и закуп. Эх, жаль, Гаврила погиб – ну да что уж.

Первым Ремезов вызвал Микифора – несмотря на молодость, этот смешливый светловолосый парень уже подавал определенные надежды – смелый, но осторожный и далеко не дурак. Павел еще по осени назначил его в десятники, и сейчас, разложив на столе всю «бухгалтерию», пристально рассматривал «холопскую грамоту», время от времени консультируясь с Демьяном. А тот уж сидел, как заправский клерк, только очков да компьютера не хватало.

– Микифор, Ждана Охотника сын, холоп по урождению, – отложив грамоту, негромко резюмировал Павел. – Отца с матерью, Микифор, насколько помню, у тебя нет?

– Нет, господине. Оба давно уж от лихоманки померли.

– Понятно, от гриппа, наверное.

– Не, господине, не от грибов – грибы-то они все знали, поганых бы не пробовали.

Несколько рассеянно Ремезов покачал головой:

– Ну, вот я и говорю – не от гриппа – от осложнений. Значит, ты у нас – холоп. – Боярин повернул голову: – Обельный, Демьянко?

– Обельный, господине, обельный, – важно подтвердил «секретарь». – О том и в грамотце-от сказано…

– Давай-ка ее сюда! – подмигнув Микифору, хохотнул Павел. – Это мы – в огонь, а новую – сладим. Ты, Демьян, пергамент-то приготовил?

– Приготовил, вона… старые записи все, как ты велел, счистил – хоть сейчас пиши!