— Прости, друг, — отозвался тот, подняв ладони. — Руки жирные, никаких автографов. У гитариста был зеленый костюм и длинные волосы. Он умел очень интересно смотреть: в точку чуть выше глаз собеседника, отчего сразу казался при деле и становился важнее.

— Да нет, — сказал Дима. — Я просто…. Хотел спросить. Как называется ваша группа, и всё такое.

— Группа называется «Муса Манаров на орбите», странно, что ты не слышал, когда нас объявляли. Хотя звук тут… — гитарист отхлебнул из бокала и неодобрительно причмокнул.

— Подождите… э-э… я думал, это песня «Муса Манаров».

— Да. Это наша песня.

— Ого! Ее же этот пел, ну, в восьмидесятые… Это он и есть, что ли? Ваш вокалист?

— Кто, Жора? — музыкант засмеялся. — Не, ты чё. «Муса Манаров на орбите». Это наша песня. Мы ее купили и поем. Отсюда наше название.

— А-а, — Дима поскреб в затылке. — Но когда вы играете что-то другое, можно запутаться.

— Другое? Чё другое? Другого у нас нет.

— У вас только одна песня?

— Конечно. Мы чё, миллионеры, по-твоему? Гитарист «Мусы Манарова» допил вино, закурил коричневую сигарету и отвернулся. Дима извинился ему в спину и побрел обратно. «Странно у них всё», — думал он. Или это у меня под утро голова не соображает. Дима решил найти кофейный столик, выпить кофе напоследок и вызвать такси домой. Он и кофеин были старыми друзьями со времен тракерства. Вторым другом у него тогда значилось пиво. И амфетамины. Дорога и копоть. Милые старые зависимости. Девчонка в костюме официанта, моловшая кофейные зерна, оказалась ходячей рекламой кофе. Она топталась на месте и носилась вокруг аппарата, непрерывно что-то делала руками и моргала всегда дважды.

Едва Дима успел открыть рот, она задала ему сразу три вопроса:

— Сорт и помол знаете? С сахаром, сливками, без? Вам у нас нравится?

— Нравится, — сказал Дима. — А какой самый лучший?

— Ну-у, в конечном итоге, у нас любой самый лучший. Вот если вы хотите дорогой, тогда это «копи лювак», настоящий «копи лювак» у нас, могу вам сделать, сделать вам?

— Конечно. Кофейная девчонка быстро высыпала зерна в машинку, нажала кнопку, вынула маленький черпак и прижала молотый кофе чем-то вроде катушки, не прекращая жестикулировать и моргать:

— Вам сделать много пены или нет? Маленькую чашку… «Лювак» распробовать надо, по большому счету, лучше сначала маленькую, а то, знаете, экзотика — а вы в группе играете? Видела, вы стояли с ними возле сцены, я вообще такое не люблю, совок этот, не обижайтесь, если что.

— Нет, — сказал Дима. От ее беготни у него перед глазами плескались невидимые волны. — То есть, нет, не обижаюсь. И не играю в группе, это просто так.

— Ваш кофе, приятного, — девушка вручила ему крошечную чашку. Кофе оказался крепким и очень густым. Дима попытался сглотнуть его целиком, но «копи лювак» не поддавался так запросто.

— Вот сейчас, подождите, — неутомимая девчонка сунула длинный ноготь ему под нос. — Я быстро вам расскажу, «копи лювак» делается из зерен, которые прошли желудок пальмовой циветты, это такая кошка, по большому счету. Если вот сейчас вы осторожно вдохнете через нос, вам раскроется его особенный животный аромат, попробуйте! Получилось? Испуганный Дима проглотил остаток кофе вместе с гущей и уставился в чашку.

— Это как же… — теперь он изо всех сил пытался забыть животный аромат. — Из… ну, из какашек эти зерна, что ли, делают?

— Нет, ну их очищают, — девушка была смущена. — Вы прямо скажете, а иначе как, весь желудок ей что ли вырезать? Диму вдруг осенило.

— Это скорость, да? — тихо спросил он. — Точно! Амфетамины? Кофейная девочка замерла и дважды моргнула.

— Не знаю, о чем вы, — сказала она. — Приятного вечера, идите, пожалуйста.

— Сейчас утро, — сказал Дима. Он поставил чашку и побрел через пустеющий ресторан, ища глазами выход. У лифта его поймал официант-нож.

— Одну секунду, — сказал он, вручая Диме маленький твердый сверток. — Ваше. Дима развернул бумагу. Внутри лежала устричная ракушка.

— Спасибо. Но официант уже исчез. «Странные всё-таки люди», — подумал Дима, вытащил телефон и набрал такси. Рассказать бы Синице. Он попробовал вспомнить ее и опять не смог.

5 апреля 2005 года

— Нужен таймер, — сказал Максим. — С обратным отсчетом. Электронное табло, цифры какие-нибудь. Что-то в этом духе.

— Зачем? — спросила она.

— Ну, как еще, каждая минута обходится в пару сотен баксов. Нужно видеть. Чтоб лучше ориентироваться.

— А как это поможет?

— Да смотри… а, ладно, к черту. Если откровенно, подумал Макс, ему просто хочется знать, сколько времени осталось и когда это кончится. В самой глубине души он всё равно боялся. Максим старался выглядеть как профессионал, думать и чувствовать, как профессионал, но где-то под кожей его трясло. Лиза называла это «сценической лихорадкой», и говорила, что сама испытывает ее всякий раз, каждую неделю. И остальные люди в объективе чувствуют себя так же. Она заставила его выкурить подряд две сигареты и выпить глоток коньяка, но Максу стало только хуже.

— Ладно, не переживай, всё будет хорошо, поверь на слово, я это делала сто раз, — сказала Лиза. Тоже нервная, — заметил он. И самое глупое — это была его идея. Здесь всё было его идеей.

По крайней мере — всё, что сделало «Zemlю&Nebo» зрелищным, модным и успешным — всё придумал Максим. Три гостя сразу, и новый сценарный шаблон, и голосование по SMS в реальном времени — кстати, одно из первых таких, и главное…

— Прямой эфир, — захрипел мегафон голосом режиссера. — Всем приготовиться: три, два… И погасла рампа, и на мониторах полыхнула заставка шоу: «Земля!», вспышка, «Небо!», вспышка, «Zemlя&Nebo», — под грохот музыки завертелся сумасшедший калейдоскоп.

— Добрый вечер, дорогие зрители, и добро пожаловать в нашу студию, это «Земля и небо», с вами Элиза Фрейд, — заговорила Лиза, шагая навстречу камере, спускавшейся на платформе из-под высокого потолка. «Штатив хреновый», — думал Макс. Еще навернется. Заменить. И лучше всю платформу.

— Итак, в прошлом выпуске, — сказала Лиза, и на большом экране вспыхнула картинка, подготовленная заранее. Счастливая гостья на карнавале во Франции. Какой-то невезучий парень, якобы с водобоязнью — его закрыли в стеклянный куб и опустили в подсвеченный колодец, откуда, со дна, он дал интервью. Еще один любимец публики, который отправился в Бразилию, в подлинное индейское селение; и всё это требовало кучи денег, на всё нужны были спонсоры, которых тоже находил Макс. И это он придумал, чтобы каждый личный рай, каждый персональный ад, куда отправлялись гости по решению зрителей, был максимально зрелищным и главное, подлинным. Реальное селение, реальный колодец, реальный Париж. Живые крокодилы, настоящие вертолеты, пожары и гоночные треки. Сюжет закончился, и позади камер зажегся красный сигнал. «ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ». «Никуда не годится», — думал Максим. Просто ни к черту. «Прямое включение», кто вообще так говорит? Заменить, обязательно заменить. Теперь Макс видел студию изнутри, и его не устраивало решительно ничего. Посадочные места для публики, которые были так убоги, что их приходилось давать только панорамой и только во фронт. Проходы для камер, в которых постоянно кто-то норовил забыть кабель или трос.