— Ты лжешь, старик!

— Кто здесь? — дернулся в кресле король, пытаясь заслониться от предзакатного солнца, бьющего в окно, но все равно не смог разглядеть ничего, кроме высокого темного силуэта.

— Кто ты таков?! — Перехватив грамоту в левую руку, принц Эдвард положил правую на рукоять меча. — Как ты смеешь…

— Оставь, сынок! — Густав Первый Ваза поднялся и сделал шаг навстречу странному гостю. — Я узнаю этот голос. Вот видишь, монах, я сдержал слово. Я обещал тебе начать войну с русскими, и я ее начал…

— Ты лжешь, старик, — оборвал его Изекиль, становясь все чернее и плотнее, словно вбирал в себя из углов комнаты весь имеющийся здесь мрак. — Я не просил тебя начинать войну с Россией. Я требовал захватить Неву и ее острова.

— Но я попытался, — опять прикрыл глаза ладонью король. — Я начал войну, и русские победили.

— Но почему ты не сделал этого раньше?! Почему ты не сделал этого тогда, когда Иван только вступал на престол, почему ты не сделал этого пятнадцать, двадцать лет назад, пока в русских землях не было никакой власти и никто не желал даже пальцем ударить ради ее интересов?

— Я не мог начать войну на востоке, — покачал головой король. — Здесь шла война с Любеком и Норвегией.

— А зачем ты в нее ввязался? Ты же получил свою свободу! Чего тебе хотелось еще? И почему ты не захватил Неву после этой войны?

— У нас в стране начались бунты, — вспомнил Густав. — У меня не было сил…

— Ты лжешь! — возвысил голос Изекиль. — Вместо исполнения клятвы начал повышать налоги, пока смертные не взбунтовались.

— Но мне нужно было вернуть долг Любеку, который оплатил мою войну с датской короной…

— Ты снова лжешь! У тебя были деньги. Ты конфисковал церковные земли и богатства католической церкви.

— Но я…

— Ложь, только ложь и ничего, кроме лжи… — приблизился вплотную Изекиль. — Ты думал, смертный, если дела веры послали меня за океан, то я не узнаю, что тут происходит? Настало время платить…

Колдун схватил короля за волосы на затылке, привлек к себе и впился в губы долгим поцелуем. А когда разжал пальцы, на пол упало бесчувственное тело.

— Теперь ты будешь королем, — повернулся к Эдварду священник. — И на тебе теперь долг передо мной за этот престол. Ты должен отнять у русских Неву, приневские земли и все острова на реке и рядом с ней. Силой этого теперь не сделать. Поэтому мирись с Русью, кланяйся ей, целуй ей пятки, но убеди русских в своей дружбе. Там, где нельзя добиться своего силой, то же можно сделать предательством. И не вздумай обмануть меня. Я не уйду навсегда. Пройдет несколько лет, и я вернусь спросить долг. Помни об этом…

Последние слова прозвучали уже из пустоты — Изекиль исчез.

— Отец, — склонился над стариком Эдвард. — Отец…

На теле короля не имелось никаких ран, никаких пятен, свидетельствующих об отравлении, никакой крови. Король Густав тихо и мирно ушел в небытие. Его место отныне принадлежало королю Эдварду.

* * *

После заключения мира новым правителем Швеция стала самым честным и последовательным союзником Руси. Страна отлавливала пиратов, мешавших русским рыбакам и торговым ладьям на Балтике, и отправляла их головы в Москву; после начала Ливонской войны решительно сражалась на стороне Ивана Грозного; в Смутное время билась плечом к плечу с русскими против поляков, обороняя своими ратями Псков, Новгород, Орешек. А после наступления мира — ушла, оставив истинным хозяевам богатые города, а себе за службу тихонько прибрала только несколько никчемных болотин, окружающих Неву да острова, что находились на этой полноводной, но бесполезной для торговых кораблей реке…

Село Измайлово близ Москвы, потешные полки,

10 августа 1689 года. Четыре часа пополудни

Земляной вал крепости возвышался над сухим, поросшим травой рвом сажени на три. Гребень охраняли две сотни высоких, чуть не в косую сажень ростом, бугаев с толстыми оглоблями в руках. Командовал ими худосочный, наголо бритый воевода в платье иноземного покроя — видать, один из голландских или английских наемников, которых хватало на Руси и в армии, и в домах боярских.

— То-овсь! — крикнул предводитель, и молодцы опустили оглобли.

— А-а-а! — Из-за ближних кустов выскочили и ринулись на крепость сотен пять таких же молодых ребят с оглоблями, но только в повернутых задом наперед шапках.

— Стоять насмерть! — приказал командир и вскинул перед собой, словно шпажный клинок, ореховую трость.

До нападающих оставалось двести саженей, сто, пятьдесят — когда вдруг меж защитниками выдвинулись три пушечных ствола и тут же плюнули дымом: «бабах!» Первые ряды врага снесло напрочь, среди тех, кто шел далее, тоже опрокинулось полтора десятка человек. Остальные, побросав оглобли, пустились наутек, пригибаясь и закрывая головы руками.

— Вперед, гренадеры! — скомандовал иноземец, посылая подчиненных в контратаку, но удар пришелся в пустое место: все враги уже разбежались.

— А, как я их, герр Берц? — От пушечного наряда отделился рослый, наголову выше даже самых высоких «гренадеров», мальчишка с крохотной головой. На плечах его болталась овчинная душегрейка, ноги обтягивали плотные шерстяные штаны, светлые кудри трепались на ветру. — Разом всех шарахнул!

— Да, мой господин, — почтительно поклонился иноземец, — удар был нанесен в самый… гроссшлисс… ключевой момент, ваше величество.

— Нет, герр Берц, здесь я всего лишь господин бомбардир.

— Да, мой господин, — согласился наемник. — Но позволю себе спросить, что будет с этими несчастными… — Он красноречиво обвел рукой поле боя, усеянное бездыханными телами и стонущими ранеными.

— Ничто, — отмахнулся царевич. — Я же по ним не щебнем, я репой пареной палил. Может, и зашибло кого али покалечило слегка, но до смерти побить не могло. Пойдем во дворец, победу станем праздновать, добычу делить…

— То дело доброе, — моментально согласился иноземец. — Гренадеры, назад! Закрепить позицию. Всем отдыхать, петь песни и веселиться!

Дворцом царевич называл рубленную в два жилья избу, украшенную парусиновым навесом перед дверьми и трехцветным знаменем на коротком флагштоке. «Победителей» встретил маленький оркестр из трех дудочников и двух гусляров, игравший что-то неразборчивое, но очень громкое.

— Слава Петру Великому, победителю басурман! — В одиночестве сидевший за столом в обширной горнице старичок в шубе и домашних тапочках поднялся с укрытой ковром скамьи, радостно раскинул руки.

— Сегодня сеча прошла славно, князь, — сообщил ему мальчишка, усаживаясь в красный угол. — Залпа пушечного Меньшой не ожидал, спугался насмерть. Бежали все, аж догнать ради полона никого не смогли.

— Да, отважен ты, отважен, царевич… — Старичок пьяно всхлипнул, утер слезу. — Как вижу тебя, так сразу батюшку твово вспоминаю, Алексей Михайловича. Вот бы порадовался за сыночка свово, за Петечку…