понимала и хотела бы стать женщиной, изображенной на картине. Она мечтала, чтобы ее видели именно такой. А пока находила этот прекрасный портрет красивой женщины необычайно вдохновляющим.

Однако это было нечто большее. Не просто красивая картина. Не только приятное зрелище. Она была полна кипучей жажды. На лице девушки появились новые мазки краски, придавая ему взволнованный вид. Ее кожа казалась теплой на ощупь.

Кармен протянула руку к картине и провела пальцами в миллиметрах над ее поверхностью. Ей отчаянно хотелось прикоснуться. Висок, щека, подбородок, горло.

Хеннесси схватила ее за запястье.

Фарух-Лейн не слышала, как она пересекла комнату.

– Я не собиралась трогать… – начала она, но Хеннесси дернула ее за руку и притянула к себе. Хеннесси ее поцеловала.

Не сладким поцелуем Лилианы.

Всепоглощающее чувство, безграничное.

Каждая секунда этого поцелуя решительно подчеркивала, что Хеннесси-человек испытывает к Фарух-Лейн точно такие же чувства, как и Хеннесси-художник.

Из всех динамиков в доме грянула опера. Зазвучали струны. Вступил клавесин. Раздался голос, чистый и высокий, словно безоблачный день.

Каждая клеточка в теле Фарух-Лейн вспыхнула огнем, живым и ярким, как мазки кисти на портрете.

«Фарух-Лейн, Горящая».

Кармен отшатнулась.

– Ты не… Разве можно… Зачем ты так поступаешь?

– Ты уронила блузку, – сказала Хеннесси.

Фарух-Лейн не нашлась что ответить.

– Лилиана, – выдавила она наконец.

Хеннесси пожала плечами.

Придушенно пискнув, Фарух-Лейн отступила назад, ее губы все еще пылали. Она вся горела. Развернувшись, девушка ринулась вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей вдогонку неслись смущающие звуки арии. Это было ужасно. Она сгорала от ярости, но злилась она не на Хеннесси, а на себя.

Хеннесси есть Хеннесси. Но Фарух-Лейн считала себя человеком, имеющим принципы, характер, самообладание.

В кого она превращалась?

«Фарух-Лейн, Горящая».

Проблема заключалась в том, что ей могла понравиться эта новая Кармен. Но чем это может быть чревато для остального мира?

На верхней ступеньке она столкнулась с Лилианой.

Провидица осторожно взяла ее за запястье, которое совсем недавно сжимала Хеннесси, затем окинула взглядом растрепанный вид Фарух-Лейн.

– Лилиана, – сказала Фарух-Лейн. – Я…

Провидица ее перебила:

– Нам нужно поговорить.

Они ехали недолго. Всего несколько минут до парка Ред-Рок, небольшого заповедника, расположенного на мысе, выступающем в океан. Красивое место. Днем, даже в холодное время года, трава еще зеленела, а с невысоких декоративных деревьев уже опала листва. Однако ночью парк казался пустынным и неприветливым из-за ветров, непрерывно дующих из открытого океана. Большинство людей не решились бы прогуляться здесь в этот час и в такую погоду.

И все же Лилиана провела Кармен по тротуару до самого края мыса. Спрятав руки в карманы огромного уродливого пальто, когда-то подаренного ей водителем грузовика, провидица застыла над обрывом, задумчиво глядя на океан. Водная гладь была не совсем черной. Яркий свет Бостона мешал океану спокойно спать.

Фарух-Лейн нервничала и дрожала, обхватив себя руками. Она готовила ответную речь, догадываясь, что скажет Лилиана. И все из-за Хеннесси!

Фарух-Лейн знала это. Она не чувствовала себя виноватой за то, что Хеннесси ее поцеловала. Кармен мучила совесть за те чувства, которые этот поцелуй в ней пробудил.

– Все началось с голоса, – произнесла наконец Лилиана. – Могу лишь сказать, что он отличался. Он не принадлежал человеку. Кому-то другому. Чему-то, что обращалось ко мне напрямую, иначе я его не слышала. Не знаю, слышал ли его кто-нибудь еще, он всегда заговаривал со мной, когда я была одна. Но, думаю, даже если бы его кто-то услышал, его все равно бы не поняли. Он говорил на языке снов.

Фарух-Лейн недоуменно нахмурилась.

Но Лилиана продолжила, все так же глядя в бесконечную даль океана.

– Я испугалась, когда голос впервые ко мне обратился. Тот сновидец, о котором я тебе рассказывала, заболел. Я догадывалась, что он долго не протянет. Все сновидцы тоже болели, и они умирали, так что я знала, что рано или поздно это случится и с ним. Я давно желала ему смерти, но не совсем искренне, ведь понимала, что без него засну. Но голос кое-что поведал мне. Он указал другой путь. Пообещал, что не позволит мне заснуть в обмен всего лишь на одну услугу.

– Лилиана…

Провидица покачала головой и продолжила:

– Он сказал, что если я буду хранить его кошмары, то смогу бодрствовать вечно.

Видения. Она говорила о видениях. Кошмары? Но…

– Догадываюсь, о чем ты подумала. О том, что кошмары нереальны, и это правда. Обычно они – лишь часть воображения. Но не совсем. Кошмары показывают людей, которых ты знаешь. Места, где ты побывал. Ситуации, которые пережил. Возможно, детали отличаются, но всегда есть правдивая часть, иначе кошмары бы так не пугали. – Она тяжело вздохнула. – Вот почему видения чаще всего правдивы. Видение – это воображение, не замутненное влиянием человеческой природы и пронизанное нечеловеческими чувствами, это грезы о наихудшем сценарии событий, который в реальности нередко оказывается верным.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила Фарух-Лейн. – Почему сейчас, когда…

У нее с трудом получалось все осознать: что Лилиана не собиралась говорить с ней о Хеннесси, что в юности ее заманили в Провидцы. Наверное, то же случилось и с Парцифалем в детстве.

– Сколько лет было другим Провидцам? – спросила Лилиана. – Кто-нибудь из них был так же стар, как я?

Фарух-Лейн покачала головой в темноте. Она не знала, видела ли Лилиана ее жест, но это не имело значения; вопрос был риторическим.

– Потому что рано или поздно все они приняли решение. Ты видела его результат. Они обратили видение вовнутрь, поскольку устали причинять боль людям всякий раз, когда голосу снится кошмар. Но только не я. Каждый раз я выбирала вариант, который сохранял мою жизнь. На протяжении многих лет.

– Я не осуждаю тебя за это, – сказала Фарух-Лейн.

– Знаю, – ответила Лилиана. – У меня были причины, что, впрочем, не дает права судить о моем поступке. Но настал момент, когда мне пора остановиться.

– Что?

– Если мир погибнет, мой эгоизм окажется напрасным. – Лилиана сбросила пальто дальнобойщика и встала на самом краю мыса. Непостижимо старая, изящная женщина с решительным взглядом. Она достала из кармана лист бумаги и показала его Фарух-Лейн. Это был один из странных, стилизованных автопортретов Хеннесси, выполненный растушеванным углем. – Я украла его у Хеннесси, но думаю, она меня простит; возможно, даже будет польщена. Силы этого магнита хватит, чтобы вызвать видение, которое я обращу вовнутрь и таким образом усилю его мощность.

Пульс Фарух-Лейн ускорился.

– Лилиана, ты не обязана этого делать.

– Ты не хуже меня знаешь, что апокалипсис станет делом рук твоего брата, – сказала Лилиана. – И понимаешь, что именно