Следующий день он провел как лунатик. Он сам не понимал, что делает и что говорит. Во время строевой подготовки он все время нарывался на матерную ругань майора, и эта ругань распаляла его еще больше. Потом он вяло пересыпал какой-то песок из одной ямы в другую, все время смотрел на часы, почти ничего не ел за обедом (пища здесь была тоже соответственная, скотская) и только выпил немного водки, чтобы быть в форме. Потом он курил с ребятами и тоже все время грязно матерился, как бы давая себе дополнительный допинг. Они даже отметили, что он особенно в ударе по этой части, и поинтересовались, не отымел ли он кого. «Собираюсь», – сально ответил он и, постоянно сплевывая, направился к речке. До назначенного времени оставалось еще около часа, он шел медленно, глядя в землю, стараясь давить ногами кочки и непременно попадать ногой в лужу. Страшно измазанные сапоги доставляли ему удовольствие. До хруста выгибая ладонь у козырька, он отдал честь попавшемуся навстречу майору.

– Щас пойдешь на кухню картошку чистить за грязные сапоги, – пьяно пошутил тот.

Ласточка испугался. Он готов был как угодно унизиться перед майором, только бы его отпустили. Он был готов задушить его, если бы унижение не помогло. Майор долго и молча смотрел на похолодевшего и замолкнувшего Ласточку, а потом, выругавшись, стрельнул у него деньжат взаймы – «позычь, малек, верну с получки», так он выразился – и отпустил.

Ласточка быстро зашагал к реке, к мосту. Он решил ждать там и ничем больше не рисковать. Сел под мостом на какую-то балку и закурил. Он волновался как бес, все в нем ходило ходуном и сладко так тянуло. Он начал вспоминать вчерашние свои фантазии, и жар от кончика члена побежал вверх по животу, к соскам, к горлу. Он сунул руку в карман и сжал головку. Так, говорили в бараке, нужно делать, чтобы уменьшить возбуждение. Он курил и плевал на воду, и вид собственных плевков, плывущих по воде, густых, словно подростковых, плевков, таких, когда все разом выдаешь из носа и из глотки, тоже действовал на него возбуждающе.

Время ползло, как подыхающая черепаха.

Он изнемогал.

Внезапно появилась Наталья, с шумом спрыгнула с берега вниз, к реке, к основанию моста, у которого он сидел. Он поднялся и впился в нее глазами.

– Пойдем, – мягко сказала она, – пойдем, солдатик, – и потащила Ласточку под мост.

Река сильно обмелела, и под мостом образовалось что-то наподобие грота, пологий берег с уже сухим песком, по бокам деревянные сваи моста, наверху мост. Как только они оказались там, она тут же сильно, до боли впилась в его губы, и ему даже стало немного дурно от такого яростного и неожиданного поцелуя. Он высвободился и взял руками ее голову. Она тянулась к нему, но он удерживал ее, сам хотел поцеловать и, медленно приближая ее, рвущуюся во весь опор, разглядывал бордовый рот, приоткрывшиеся полные, с легким белесым налетом губы. На нижней губе была крошечная трещинка, немного виднелся и кончик языка, розового, влажного, пламенного. Наконец он приблизил ее лицо вплотную к своему и выдержал еще секунду, четко обозначенную, жестко очерченную секунду, прежде чем пожирающе обхватить ее губы своими, движениями головы чуть больше приоткрыть ее рот и влить в него весь жар поцелуя, весь жар своего языка, весь жар своих жадных и жаждущих губ.

Не прекращая целоваться, сильно, сопернически, до боли, – видимо, трещинка на ее губе раздалась от таких усилий, и он почувствовал легкий солоновато-металлический привкус крови в их бесконечном каком-то полуварварском поцелуе, поцелуе-пожирании, – они повалились на землю. Именно с этого момента он и видел себя, точнее их обоих, через зазоры между бревнами, лежа животом вниз на бревенчатом мосту, том самом мосту, который, возможно, и назывался «Мост через соловьиный ручей». Остальное он вспомнил, когда увидел, как стаскивает с нее сарафан, сильно ношенный, пропотевший и выцветший, потом розовый атласной материи лифчик (пуговицы не поддавались, и ему пришлось изрядно повозиться), и две большие налитые груди, высвободившись наконец, жадно набросились на него своими заостренными, жесткими обветренными сосками. Опрокинув ее навзничь, он сел на нее, распластанную под ним, полураздетую, верхом и начал месить эти груди, затем наклонился и принялся целовать губы, щеки, шею…

Когда все кончилось, они несколько минут молча лежали на песке. Потом она встала, подошла к воде и стала мыться, а он закурил и остался лежать навзничь, кажется, глядя на себя самого теперешнего, приникшего к зазорам между бревнами. Она вымылась и вернулась. Он встал и тоже пошел к воде, хотел умыться, но она остановила его и, опустившись перед ним на колени, стала гладить руками его ноги и живот, а затем начала покрывать поцелуями все, что находилось на уровне ее губ. Он читал об этой столь эгоистично ценимой мужчинами ласке, но никогда до этого не испытывал на себе ее действия. Он опять почувствовал горячую волну. Он опустил руки и сжал ее плечи. Он сжимал ее плечи и смотрел на небо через зазоры между бревнами моста. Возбуждение росло, кровь закипала в нем, и он, почувствовав накат последней волны, выпустил плечи и сильно сжал ее голову руками, ощущая, что из него выходит вся сперма, вся до последней капли.

10

Он открыл глаза.

Франсуаза с кем-то говорила за дверью по телефону: – Он не приходит в себя уже двое суток, не отходит моча, я думаю, что речь идет о двух-трех днях.

Он позвал Франсуазу, и она, немедленно закончив разговор, влетела в комнату.

– Мне, кажется, лучше, – проговорил он. – Умой меня и дай утку.

Откинув одеяло, Франсуаза изумилась. Изумился и Ласточка: кровать была залита спермой. Франсуаза улыбнулась ему и начала совершать утренний туалет. В комнате было солнце, и свежий аромат зубной пасты казался его, солнца, естественным запахом. После утреннего умывания он блаженствовал, он лежал чистый в свежей постели, тело казалось ему легким, а сознание просветленным. Он спросил у Франсуазы, кому она звонит и рассказывает о нем. Она ответила, что своему жениху, который молится за него. Он попросил Франсуазу рассказать о женихе, и она сказала, что Жан, так его звали, хочет стать юристом, что он очень много занимается, и он, как и она, член католической миссии. Ласточка вспомнил о книге, которую Франсуаза читала ему, и его интерес сразу угас. Он только спросил, когда же они видятся, если она все время сидит со своим пациентом, а Жан постоянно занят учебой. Она ответила, что видятся они редко, но что жених иногда заходит к ней, и что в следующий раз, когда он зайдет, она познакомит их. Она сказала также, что они обручены, но поженятся только через два года, когда Жан закончит учебу и встанет на ноги. А пока они просто иногда встречаются, иногда обедают вместе, у них есть даже свое любимое кафе около музея Клюни, знаменитое кафе и дорогое, но они все равно обедают там, глядя сквозь стекла террасы на бурную жизнь Латинского квартала.

Внезапно Ласточке пришла в голову мысль сделать им свадебный подарок, и он попросил Франсуазу найти и принести резную деревянную коробку. Франсуаза быстро справилась с заданием, и уже через несколько минут он держал в руках ящичек с маджонгом.

– Я хочу сделать тебе и Жану свадебный подарок, – торжественно проговорил Ласточка. – Это замечательная игра, китайская, древняя, и называется она маджонг.