Посовещались и вышли. Дверь хлопнула.

– Слышишь, Марин, – говорит начальница, – появится Виктор, пускай с пружиной что-нибудь сделает. Так ведь хлещет, вот-вот все стекла повылетают… Не забудешь?

– Постараюсь, – отвечает Марина и в конце концов закуривает.

Из кухни появилась Тайка. В белом свежем халате, белой косынке с розовыми цветочками. Лицо и руки распаренные, красные.

– Никого, – произносит расстроенно.

Марина молчит. Повариха садится с ней рядом.

– Дай сигарету.

– Ты ж бросила.

– Ага. И потолстела сразу на два кило.

– О-ох, бедняжка…

– Тебе хорошо издеваться, – вздыхает Тайка и щупает завистливым взглядом Маринины ноги.

Марина тоже опускает глаза. Да, ножки у нее ничего, но вот колготки… Растянулись до безобразия, постоянно собираются на коленях гармошкой. Больше месяца носит… Марина начинает подтягивать их, прячет лишнее под узкую юбку.

Тут же – шипение Тайки:

– Чего творишь-то?! Вон парень привстал аж!..

Марина о нем и забыла. Торопливо оправила юбку, посмотрела в сторону посетителя.

Он уже съел свои двадцать четыре пельменя и теперь допивает пиво. Бутылку держит перед лицом, словно бы прикрываясь.

Встретились глазами, парень скорей отвернулся, заинтересовался чем-то на стойке. Рывком хлебнул пива. Марина, усмехнувшись, положила ногу на ногу, постучала сигаретой о бортик пепельницы.

– Людей все меньше и меньше с каждым днем, – произносит Тайка. – Опять оливье придется самим есть. Третий день стоит.

– Вечером, может, повалят, – без особой надежды отвечает Марина, – съедят.

– Вчера тоже думали, что вечером… Ох, скоро этого, – повариха показала взглядом на парня, – бесплатно, кажется, буду кормить. Хоть кто-то…

– Погоди!

По радио – прогноз погоды на завтра. Марина внимательно слушает, наморщив лоб. Послушав, вздыхает:

– Опять дождь, плюс три-пять всего.

– Что ж, хорошо, что не снег.

– Да-а, и на этом спасибо!

– А чего ты? – тоже заражается раздражением Тайка. – Можно подумать, у вас там жара сейчас, бананы растут.

– У нас, к твоему сведению, доходят ветры теплых течений, и всегда выше температура…

– Я и говорю – Африка.

– Тихо, всё, дай песню послушать!

Некоторое время слушают знаменитую песню на французском. То и дело повторяется имя «Эммануэль». Красивый мужской голос, нежная, грустноватая мелодия бередят душу. Тоскливо как-то становится. И хочется тихонечко заскулить, прижаться к чему-то родному, теплому; глаза чешутся, в них копятся слезы. Марина нахмурилась, сердясь неизвестно на кого и на что. А тут еще Тайка:

– Это ведь Джо Дассен? Да?

– Не знаю. Отстань!

Повариха отстала, зато начальница убавляет громкость на магнитоле.

– Марин, убери за стариком-то. Кто зайдет – стыдно. И стол протри.

Марина вздыхает.

– Давай, давай, нечего, – подгоняет Алла Георгиевна, – уработалась, гляди-ка!..

Надо бы объяснить, что она уберет, когда парень у окна кончит свою трапезу; что легче убрать сразу оба места, чем два раза мотаться туда-сюда. Но это значит – спорить, шевелить языком, выпуская на волю поток слов-уродцев… Поднялась, взяла с металлического стола на мойке липкую тряпку, поднос, пошла убирать тарелку с наломанными спичками и обсосанной мясной жилкой, смахивать на поднос хлебные крошки, смятые жирные салфетки.

Прибираясь, Марина чувствует, как по ее ногам, по спине бегает взгляд парня. От этого становится одновременно и щекотно, и приятно-противно. Хочется встряхнуться, сбросить с себя что-то чужое, колючее…

– Большое спасибо!

Марина обернулась, привычно и неискренне улыбаясь ответила:

– Приходите еще.

– Конечно, само собой. – Парень поправил меховой, пошёрканный воротник «пилота».

Вот он подходит к двери. Открыл. Секунду стоял на пороге, глядя на улицу, как будто привыкая к ней или же сомневаясь – уходить или остаться. Наконец шагнул прочь, дверь отпустил. Она хлопнула, стекло дрожа зазвенело.

– О-о, – болезненный стон Аллы Георгиевны, – как молотком по мозгам…

Сегодня намного скучней, чем вчера. Вчера хоть полдня пили какие-то крикливые ребята лет восемнадцати, то и дело заказывая по пятьдесят граммов «Пшеничной». Пытались клеиться к Марине и Тайке; скучать особенно не приходилось. Марина негрубо, но решительно отводила хотящие потрогать ее руки, отрицательно мотала головой, когда ребята предлагали присесть за их столик, выпить в честь какого-то им самим, кажется, малопонятного события… Они проторчали в кафе часов пять, надоели, и когда все же ушли, Марина с удивлением обнаружила, что уже пора закрывать. А сегодня стрелки топчутся на одном месте.

Нет, секундная, она торопится, она нарезает круги под стеклом часиков, зато две другие – стоят. Подмывает отколупнуть стекло и пальцем помочь… Марина усмехнулась дурацкой мысли, опустила руки, пряча часы под рукавом водолазки. Посмотрела по сторонам. Может, попадется на глаза нечто новое, интересная мелочь, хоть на десяток минут оторвущая от наблюдения за слишком медленным временем.

Все знакомо, осмотрено чуть не до дыр. Каждая деталь лепного узора под потолком изучена Мариной за три года сидения здесь… Ничегошеньки нового. И кажется – еще неделя, другая и можно свихнуться. Запросто.

Да нет, не свихнется. Алла Георгиевна здесь фиг знает сколько, а держится, следит за кафе, хотя, видно, тоже страшно скучает. От скуки даже книжку читать не может. Поглядит в нее сонно и кисло, бросит на стойку и уставится в противоположную стену, сверлит глазами лишь ей одной видимую точку; лицо становится глуповатым, глаза прозрачными, рот приоткрывается… Сходит, потихоньку сходит с ума и закаленная Алла Георгиевна.

Вот сейчас она оторвалась от точки на дальней стене, дернулась, огляделась и открыла кассу. Долго там копалась, что-то считала. Наконец – объявляет громко, расстроено:

– Гляди-ка, день кончается, а всего-то-навсего двести семьдесят четыре рубля! – И ждет от Марины ответных слов.

Марина вздыхает, достает сигарету. Просит начальницу:

– Прибавьте, пожалуйста, звук. Хоть музыку послушать.

– Музыка вам всё, музыка… голова лопнет скоро… – ворчит та, но все же крутит на магнитоле ручку громкости.

«Ну и случай, ну и дела – ночь на небе звезды зажгла, – энергичный женский голос. – Я к тебе на ужин зашла, была не была!»

Из кухни тут как тут – Тайка. Пританцовывая, помахивая полотенцем, подпевает. Смотреть на ее прыгающее крупное тело неприятно. Марина морщится и скороговоркой бросает: