Но перемены к лучшему все-таки бывают: через неделю послабление сделали. Вернули в общую казарму. Снова потекли дни то на строительстве коттеджей, то на заводе. Привычный, в общем-то, конвейер жизни. Но чтоб шаг вправо или влево – и речи не могло возникнуть. А Иван Иваныч как исчез или забыл о нем. И отец не появлялся. Короче, внешне полный штиль.

Юрий работал, по вечерам ожесточенно, до сипения, горланил свои «ретроримейки», в воскресенья плесневел во дворе части… Комендант, слухи доходили, оклемавшись и вставив зубы за казенный счет, куда-то перевелся. Новый комендант оказался не лучше – по крайней мере, за Юрием следил, как за опаснейшим рецидивистом. Н-да, рецидивист…

А через месяц вызвали к самому начальнику их альтернативной части. Отставной полковник, но при форме, встретил сидя, и объявил сурово, словно приговор о казни зачитал:

– Вам разрешен один раз в неделю свободный выход в город, а именно – в воскресенье. – И подчеркнул: – С семи утра до семи вечера. Вам ясно?

– Да… Так точно… Благодарю.

Начальник стал еще суровей:

– Благодарите не меня, а другого… м-м… человека.

Юрий не решился уточнять, какого именно. Получил в канцелярии справку и стал ждать воскресенья.

– Ну что, явился? – вроде даже с неудовольствием встретил его друг и благодетель. – Долго ж ты с похмелья проболел. Коньяк-то, в самом деле, был неплох.

«Что он, издевается? Или действительно – не в курсе?» – Юрий растерялся, присел на стул. Молчал.

– Я тебе, парень, – продолжал Иван Иваныч, – хотел бы предложить чего получше мусоровоза. Освободилось тут одно местечко…

– Не надо.

– Ну да, понятно, – голос друга потеплел. – Проблемы у тебя, скажу… – Тепло мгновенно переросло в иронию; Юрий чуть ли не криком перебил:

– Проблем хватает!

– Н-да-а, – сочувствующий вздох, – я в курсе. Но, думаю, проблемы такого рода укрепляют. Муху превращают в кое-что покрупнее… Ладно, добро, мусоровоз – валяй в мусоровоз. Это тоже должность, к тому ж тебе не должность здесь важна – хе-хе… Так, нет?.. Что же, тогда – о’кей.

Маршрут через родную деревушку, путевка, груз. И неофициально – список, куда что выгружать.

Мусор был, как давно догадывался Юрий, довольно ценный. В бункер сперва загнали осторожно белые, из полиэтиленовых жил, мешки без маркировки. Затем – железные бочонки.

– Отходы ликеро-водочного, – хлопнув одну из бочек, пояснил Иван Иваныч. – Не выливать же в самом деле… – И так же, как бочку, хлопнул по плечу Юрия. – Счастливо!

– Можно ехать? – он никак не верил.

– Давай, давай, гони.

Юрий ликовал. Хотелось петь – слова пропали. Лишь что-то такое:

– Мы с тобой, как в бой… Всюду я за тобой… Иван Иваныч дорогой…

Мусоровозы имели мигалку «опасный груз» и мимо многочисленных постов гаишных проскакивали безбоязненно. Или проскакивали не из-за мигалки, а благодаря договоренности в верхах? Черт разберет, нет – и черт скорее копыта пообломает в хитросплетениях бизнеса, мироустройства…

Выкатывая очередной бочонок в очередной деревне – у обозначенных в списке ворот – Юрий, не заметив, вспорол мешок. Посыпались желтоватые, похожие на пшено, только прозрачные, крупинки. Упали, запарили на влажной от росы траве. К ним голодной стаей устремились куры.

Пока Юрий вошкался с бочонком, закрывал люк бункера, куры тут же, где клеванули крупки, полегли.

Через минуты, до деревни своей так и не дотянув, Юрий остановил машину. Его с кровью вырвало.

5

Мать бродит по дому осторожно и потерянно. На болезного сына ворчать не смеет. Да вроде и нет причин ворчать – парень торопится работать. Изголодался по хозяйству в своей альтернативке… Вчера на пару с халдой (прилипли, прям, друг к другу) притаранил с поля шампиньонов чуть ли не кузов домашнего «зилка-бычка». Отец их мигом сдал скупщикам, но разве ж это деньги на зиму?! А с клубникой… с клубникой-то – беда… Душа зудит, требует ворчанья. Приходится выговаривать отцу:

– Лампочки опять… Горят, как свечки. Ты б там, в своем-то пункте этом… Хоть лампочек наворовал бы. А? Торчишь-торчишь там, и без зарплаты… Все пускай польза лично нам какая-никакая от пункта этого… Ведь по миру пойдем!..

Болезнь Юрия придавила, в момент состарила родителей. Совсем не так и не таким ведь они его ждали… Юрию больше жаль отца. Тот еще дерганее стал, пуще прежнего старается чего-то там везде успеть: и мать задобрить, и авторитет Опорного пункта не уронить. Но плохо у него выходит. И он делается всё меньше, малосильнее, как будто усыхает, и только хорохорится заместо реальных достижений.

Сегодня, в выходной от заседаний день, отец с утра, сменив отвальный плуг на плоскорез и борону, погнал их изржавевший, кособокий «Беларусь» на поле. Его инициативу мать не одобрила:

– Пропало поле! Господи… А и взрыхлит – кому рассаживать? Там дел-то – до зимы спать не ложиться.

– Поправим, – говорит с кровати Юрий (после вчерашних шампиньонов опять ему худо), истощавший, стриженный под ноль.

– Кто будет править-то?

– Что ж ты, мам, одного на свет произвела? Пахали бы сейчас тут табуном… Семь братцев-бугаев…

– Так ведь и ели бы…

Мать неожиданно приняла его слова всерьез. Присела, принялась с ним откровенничать.

Отец-то, дескать, он же смолоду здряшной такой. Общественник… Где каша и где ложка отличал, а где мешки пустые и сколько полных – не больно-то. Ему бы на соседей, мол, больше наработаться. Порядок навести. За всех, гляди ты, у него душа болит, а тут – хоть пропадай. Такой общественный – что делать? – человек. А общество в ответ… Ох-хо-х…

«У каждого своя неправда», – вспомнилась Юрию услышанная когда-то где-то поговорка.

Да, отчего-то, чем дальше, тем все меньше лично ему встречалось «правды». Правильности той, неоспоримой, в людях, которой хотелось бы.

– Потом, сынок, я же думала, как лучше. И все так думали, сынок. Тогда же бедлам стоял – и страшно вспомнить! Здесь, в деревне, народищу: битком!.. Пруд летом кишмя кишел шпаной. Днем купались, пили под березами, а ночью на разбой. Огороды… что не унесут, то вытопчут. А попробуй сопротивляться – избу сожгут и не подумают… Сейчас в сравнении – благодать, тишь прямо. Одни борзые сидят, других переубивали. Разве кто курицу спьяну когда утащит…

– Да. Кислороду больше.

– Только, – не унималась мать, – кому работать? Годили бабы всё, годили, вот догодились.

Она воспринимала жизнь с той колокольни возраста, где была сейчас сама. Вот они, люди старые, когда-то (да уж не за горами) перемрут. Поддерживать хозяйства уже и нынче некому. Хотя бы поле их клубничное. И так во всей деревне. Дома трухлявые, сараи рассыпаются, даже пастуха в общественное стадо, коров блюсти, днем с огнем не отыскать. И стадо-то – с десяток коровенок… Один сын, считай, у них на двоих – и что?.. Вот дождались служивого…