Стоит отметить, что между уровнем экономического благосостояния страны и ее человеческим капиталом выявлена четкая позитивная корреляция. В то же время исследователи наблюдают практически полное отсутствие такой корреляции между природными ресурсами и уровнем жизни населения разных государств. Такие страны, как Япония и Швейцария, относятся к одним из богатейших в мире, несмотря на сравнительно бедные запасы природных ресурсов. А в Нигерии все как раз наоборот: огромные нефтяные залежи страны относительно мало влияют на уровень жизни ее нации. В некоторых случаях за счет минеральных богатств Африки финансируются кровавые гражданские войны, которые в противном случае наверняка прекратились бы. Среди стран Ближнего Востока Саудовская Аравия имеет самые большие запасы нефти, в то время как Израиль, государство без каких-либо заслуживающих упоминания природных ресурсов, может похвастаться более высоким доходом на душу населения.

Высокий уровень человеческого капитала создает своего рода благотворный цикл, поскольку хорошо образованные взрослые, как правило, вкладывают в развитие своих детей значительные средства. Низкий уровень человеческого капитала имеет, соответственно, прямо противоположный эффект. Бедные и обездоленные родители растят таких же детей, о чем вам скажет любой учитель государственной школы. Гэри Беккер отмечает, что «даже совсем незначительные различия в подготовке детей в семьях со временем, как правило, преумножаются и к моменту, когда дети становятся подростками, перерастают в весьма заметные различия. Именно поэтому рынок труда не слишком много может дать молодым людям, бросившим школу, едва умеющим читать и так и не выработавшим в себе правильного отношения к работе; по этой же причине чрезвычайно трудно разработать меры помощи этим группам населения»[104].

Почему человеческий капитал столь важен? Начнем с того, что он неразрывно связан с одной из самых важных идей экономики – продуктивностью. Продуктивностью определяется эффективность, с которой общество преобразует производственные ресурсы в результаты, иными словами, это то, насколько хорошо мы что-то делаем. Сколько времени требуется автомобилестроителю из Детройта на создание автомобиля – 2000 часов или всего 210? Сколько бушелей зерна может вырастить фермер из Айовы на акре земли – 30 или 210? Чем выше продуктивность общества, тем оно богаче. Все просто: в сутках всегда будет 24 часа, и чем больше мы производим за это время, тем больше потребляем – либо непосредственно, либо обменивая произведенные нами продукты на другие. Продуктивность отчасти зависит от природных ресурсов – в Канзасе, например, выращивать зерно проще, чем в Вермонте, – но в современной экономике на нее значительно сильнее влияют технологии, специализация и навыки, иначе говоря, производные человеческого капитала.

США богаты благодаря высокой продуктивности американцев. Сегодня мы живем лучше, чем в любой другой период времени в истории цивилизации, потому что быстрее и качественнее, чем раньше, производим продукты и услуги, в том числе в сфере здравоохранения и развлечений. Иными словами, работаем мы меньше, а производим при этом больше. В 1870 году типичному домохозяйству для приобретения необходимого годового запаса продовольствия нужно было затратить 1800 часов труда, а сегодня для этого понадобится всего около 260 часов труда. В течение XX века средняя продолжительность рабочего года сократилась с 3100 до примерно 1730 часов. При этом реальный валовой внутренний продукт (ВВП) на душу населения – мера того, сколько производит каждый из нас, скорректированная с учетом инфляции, – вырос в среднем с 4800 до 40 тысяч долларов. По историческим меркам сегодня даже бедняки живут просто замечательно. Черта бедности в настоящее время находится на уровне реального дохода, который век назад получали только входящие в 10 процентов богатейших людей. Как однажды заметил выдающийся экономист Джон Мейнард Кейнс, «в долгосрочной перспективе все определяется продуктивностью».

Кстати, концепция продуктивности полностью лишает смысла идею «оглушительного причмокивания», высказанную Россом Перо. В 1992 году, когда Росс Перо баллотировался на пост президента как независимый кандидат, одним из его главных лозунгов было противостояние Североамериканскому соглашению о свободной торговле (NAFTA – North American Free Tree Agreement). Перо утверждал, что, если открыть границы для свободной торговли с Мексикой, миллионы рабочих мест тут же улетят на юг с «оглушительным причмокиванием». И правда, почему бы компании не переехать в Мексику, если среднестатистический заводской рабочий в этой стране получает малую толику заработной платы своего американского собрата? Ответ на этот вопрос однозначен – из-за продуктивности. Могут ли американские рабоники конкурировать с иностранными рабочими, которые зарабатывают в два раза меньше них? Да, большинство американцев способны на это. Мы производим больше, чем мексиканцы – во многих случаях намного больше, – потому что мы лучше образованы, потому что мы здоровее, потому что мы имеем более широкий доступ к капиталу и новым технологиям, а также потому что у нас более эффективные государственные учреждения и значительно более развитая инфраструктура жизнеобеспечения. Ответьте: сможет ли вьетнамский крестьянин с двумя классами образования выполнять вашу работу? Сомневаюсь.

Конечно, в некоторых отраслях американские рабочие недостаточно продуктивны, чтобы оправдать их относительно высокую заработную плату, например на производстве текстильных изделий и обуви. Здесь требуется относительно неквалифицированная рабочая сила, стоящая в США намного дороже, чем в развивающихся странах. Может ли вьетнамский крестьянин шить баскетбольную обувь? Разумеется, может, причем он делает это за значительно меньшие деньги, чем минимальная зарплата американского фабричного рабочего. Американские компании будут переводить производство в другие страны в аутсорсинг при условии, что расходы на заработную плату там будут ниже по сравнению с продуктивностью тамошних работников. Нанять рабочего, который стоит в десять раз дешевле, но производит лишь десятую часть, – не слишком выгодная сделка. А вот работник, чей труд оплачивается десятой частью от зарплаты другого работника, при условии что делает он лишь вдвое меньше, – это уже вполне выгодно.

Хотя Росс Перо предупреждал нас о том, что американская экономика при первой же возможности стройными рядами переместится в Гвадалахару, большинство экономистов предсказывали, что NAFTA окажет на ситуацию с трудовой занятостью в США не такое уж большое влияние, причем не негативное, а позитивное. Сколько-то американских рабочих мест из-за конкуренции с мексиканцами действительно будет потеряно, но по мере увеличения экспорта в Мексику их количество будет расти. США вот уже почти десять лет живут с NAFTA, и, как мы видим, все именно так и происходит. Экономисты утверждают, что влияние этого соглашения на общую занятость позитивно, хоть и очень незначительно, если учитывать огромные объемы производства американской экономики.

Будут ли наши дети жить лучше нас? Да, если они будут продуктивнее нас, то есть если модель экономики, характерная для всей предыдущей американской истории, сохранится. Именно рост продуктивности труда повышает жизненные стандарты. Если она растет на 2 процента в год, то с каждым годом мы становимся на 2 процента богаче. Почему? Потому что мы можем взять те же производственные ресурсы и произвести из них на 2 процента больше продукта – либо произвести такое же количество продукта при меньших производственных ресурсах. Одна из самых интересных современных дискуссий, ведущихся экономистами, касается вопроса о том, наблюдается ли в американской экономике резкое увеличение темпов роста продуктивности. Некоторые экономисты, в том числе Алан Гринспен в период его пребывания на посту главы ФРС, утверждают, что инвестиции в информационные технологии привели к стабильно более высоким темпам роста этого показателя. Другие, такие как Роберт Гордон из Северо-Западного университета, считают, что при должной интерпретации имеющихся у нас данных следует сделать вывод, что темпы роста продуктивности труда существенно не изменились.