и он меня просто чудом вытащил из армии. Работая в лаборатории Бабского, я занялся изучением электротона и аккомодации. Надо сказать, что еще до войны меня эти проблемы интересовали, и даже на фронте, когда были бои на Одере и мы закапывались в землю, а немцы на нас бросали самолеты, начиненные взрывчаткой, я сидел и записывал идеи об электротоне и аккомодации, которые мне пришли в этот момент в голову. Так что в 1946 году я из армии прямо попал к Бабскому. Вначале я был в Институте педиатрии, где преподавал ассистентом, а потом – в лаборатории Бабского в Институте биохимии. Там я впервые услышал о Бернштейне, когда мне надо было математически проверить мою гипотезу об аккомодации. Бабский сказал, что есть такой гениальный человек, который сделал логарифмические таблицы, и он может нам в этом помочь.

Вы тогда встретились первый раз с Бернштейном?

Бабский устроил встречу с Бернштейном, затем была переписка, и Бернштейн взялся написать уравнения для моей модели аккомодации, написал об этом свое мнение, соображения. Была некоторая переписка. Вскоре после этого вышла книжка Арчибальда Хилла[109], в которой Хилл разрабатывал модель аккомодации, и я уже изучал Хилла на эту тему. Где работал Бернштейн в то время, я не знал. Тогда в 1947 году мы еще все работали, а в 1953 году, когда начались увольнения повсюду, меня уволили отовсюду и я не мог устроиться на работу. Не брали никуда. Я готов был ехать в Казахстан участковым врачом, но мне вдруг сказали – подождать одну-две недели. По-видимому, уже готовилась реабилитация после смерти Сталина. Наконец мой приятель Гурфинкель, который тоже воевал, взял меня в Институт протезирования[110]. Так в 1953 году я оказался в Институте протезирования и решил заняться физиологией движения – выработкой двигательного навыка[111], потому что у меня была почти уже готова диссертация по условным и безусловным рефлексам. Так с проблем аккомодации я попал в область высшей нервной деятельности, и это произошло еще и потому, что была «павловская» сессия, всех разгромили… В Институте протезирования я узнал, что Николай Александрович в нем работал и применял свой знаменитый способ циклограмметрии. Книжка его 1947 года была издана раньше, и профессор Бабский рассказывал мне, что она получила Сталинскую премию.

Скажите, а какое на вас Бернштейн произвел внешнее впечатление?

Человека очень необычного. Сдержанно-нервного. Как-то он вспылил на семинаре, сказал докладчику: «Вянут уши вас слушать!» Кстати, на том семинаре на самом деле он не заметил, что были обратные связи, и был не прав. Производил впечатление нездорового человека, отстраненного. Это, наверное, была уже болезнь. Он очень высокого мнения о себе был, был уверен в себе. Лица не помню сейчас. Среднего роста, худощавый. Странный, не похожий ни на кого, опередивший свое время.

Ясно говорил?

Я не слышал его лекций. Но главное, мне кажется, в его учении – это понятие об образовании временных связей[112], в то время как Павлов считал, что все условные связи замыкаются в коре. Я считаю, независимо от того, прав Бернштейн или нет, но само по себе то, что следующий уровень берет на себя управление движением, становится «ответственным» за движение, – это существенно. Но память существует и на синаптическом уровне. Мы до сих пор не знаем, где находится память. Она внутриклеточная? На синапсах? Где материальный субстрат памяти? Как стимул превращается в ощущения? Если вы сопоставите электрофизиологически клетки слуховых рецепторов или зрительных, разницы большой нет. Но как эти импульсы превращаются в ощущения? Или память, связанная с творчеством… Мы никогда не поймем, как возбуждение превращается в ощущение.

Когда вы пришли в Институт протезирования, Виктор Семенович Гурфинкель там уже работал?

Он занимался многими вещами, в том числе костюмами для космонавтов, тем, что было очень нужно, так что его не трогали, не уволили. Газенко его поддерживал.

Как вы думаете, есть школа Николая Александровича?

Я думаю, что нет. Кстати, у Анохина есть понятие «акцептор действия»[113], а я на основании своих экспериментов назвал его не «акцептор действия», а «акцептор результатов действия». Помню, я заметил у дочери, когда она была ребенком, что если перед ней висят игрушки, а она лежит, то сначала научается попадать ручками на эту игрушку, а потом уже научается ухватить ее. Нужен между этими событиями интервал времени. Я даже включил это наблюдение в главы о нервной системе, которые были в учебнике Бабского. Дело в том, что когда вы что-то предпринимаете, то «модель результата» у вас уже есть. И потом вы сопоставляете ожидаемое и полученное. Что такое условные рефлексы в ВНД? Вами движет желаемая модель результата. А затем самое интересное – отклоняется стрелка оптимального управления, и тогда у ребенка крик, он хочет есть! А у взрослого? Я хочу вас видеть и жду, пока не увижу, чтобы сопоставить, сделать наложение ожидаемого и увиденного. Когда есть совпадение, это доставляет удовольствие. Я назвал это «нервный центр чешется»…

Вы знали о травле Николая Александровича?

Когда я с ним виделся, он уже не работал. Надо сказать, что травили всех, кто был не в русле павловского учения. У меня первый раз диссертацию разгромили потому, что у меня получилось, что торможение развивалось не там, где у Павлова. У меня – на пути к анализатору, а у Павлова – на анализаторе!

Как вы считаете, могли встречаться Павлов и Бернштейн?[114]

Не думаю. Павлов был не такой человек, который искал компромисса, гнул всегда свое. Как только он встречал талантливого человека, он его «отселял». Беритова он отселил в Грузию, Купалова – на кафедру, Анохина еще куда-то… Он моментально таких из своего коллектива выводил. Он стоял на своей точке зрения и буквально не обращал внимания на критику. Беритов писал, что в первой главе у Павлова дается предположение, а во второй – это считается уже доказанным, и на основании этого доказанного дается новое предположение. И на этом – еще новый этаж. Беритов ругал Павлова. Павлов на это не обращал никакого внимания, он просто ни с кем не спорил. Он на всю эту критику плевал. Помню, после той сессии, где всех разгромили и во всех институтах стали строить камеры условных рефлексов, я должен был строить такую камеру в Институте биохимии, и мне сказали, что это будет стоить 30 литров спирта. Директор института сказал: «Я тебе их дам, но если попадешься – я ничего не знаю». Это было где-то в 1950–1951 году. Поэтому я поил работяг в камере, выносить нельзя было. Пейте, но только в камере. Так я построил камеру условных рефлексов