Он говорил о планетах так, словно они его старинные знакомые или противники в какой-то нескончаемой игре. Дети зарылись поглубже в сено и смотрели в темный, усыпанный звездами прямоугольник неба, пока им не почудилось, что они падают в него вверх ногами… А их новый знакомый все рассуждал о каких-то триадах, сближениях и противостояниях, союзах и распрях планет, и голос его таинственно прерывался во мраке.

Под ногами у Мидденборо прошуршала крыса, и пони раздраженно топнул.

– Старина Мид терпеть не может крыс, – сказал Дан, протягивая ему пучок сена. – Хотел бы я знать почему.

– И на это дает ответ священная наука астрология! – воскликнул мистер Калпепер. – Лошадь уносит всадника в бой, и, будучи по натуре воинственным животным, она принадлежит повелителю войн – алой планете Марс. Я показал бы вам Марс, да он уже почти скрылся… Крысы же, равно как и мыши, – ночные твари, коими повелевает сама госпожа Луна. Марс горяч, Луна холодна, он красен, она бела, и так далее; между ними, стало быть, существует природная антипатия – или, как вы бы сказали, взаимная неприязнь. Каковая неприязнь передается и вышесказанным тварям. Отсюда следует – не так ли, добрые люди? – что конь или бык, ударяя копытом в стойле, подчиняется тем же законам, что и движенье светил по тверди небесной. А-кхем!

Пак, лежа на сене, тихонько трясся от смеха. Заметив это, мистер Калпепер сердито выпрямился.

– Я сам, своими руками, – заявил он, – спас однажды немало человеческих жизней благодаря лишь тому, что вовремя обнаружил (вовремя, да, ибо всему на свете свое время!), как это мелкое существо, именуемое крысой, явилось грозным орудием высших сил мироздания.

И он обвел рукою звезды в окошке.

– А вот некоторые умудряются, – продолжал он с кислой миной, – прожить весь свой долгий век, не наживши ума.

– Ты прав, – отозвался Пак. – Старые дураки глупее молодых. Мистер Калпепер завернулся в плащ и затих. Дети молча разглядывали повисшую над вершиной холма Большую Медведицу.

– Не торопите его, – приставив ладонь ко рту, шепнул им Пак. – Ему нужно взять разгон.

– Кхем! – очнулся наконец мистер Калпепер. – Это и впрямь поучительная история. Служил я в то время военным лекарем в кавалерии Кромвеля, и сражались мы с войском короля Карла – нет, просто Карла Стюарта! – в окрестностях Оксфорда (сам-то я учился в Кембридже). Как раз тогда в Оксфордшире вспыхнула чума, и пришлось мне свести с нею близкое знакомство. Да уж, кто скажет, что я не знаток чумных поветрий, тот сам – распоследний невежда!

– Мы в тебе не сомневаемся, – заверил его Пак. – Но зачем говорить о чуме в такой погожий вечер?

– Затем, чтобы вы убедились в моей правоте. Дело в том, добрые люди, что эта оксфордширская чума, возникшая среди рек, ручьев и болот, была по природе своей водянистой и влажной. И захворавшего ею следовало окунать в холодную воду, либо обертывать мокрою простыней. По крайней мере, так я сам вылечил несколько человек. Возьмите это себе на заметку, ибо иначе вам не понять моих дальнейших рассуждений.

– Ты тоже, Ник, возьми себе на заметку, – вмешался Пак, – что мы тут не ученые доктора, а всего лишь паренек да девочка, да бедный старый дух. Так что говори попроще, о премудрый Иссоп!

– Проще говоря, собирал я однажды травы на бережку, и тут королевские солдаты прострелили мне грудь и притащили к своему полковнику. Звался он не то Блэгг, не то Брэгг, и я его честно предупредил, что в лагере у нас чума и сам я всю неделю ходил за больными. Он бросил меня в какой-то сарай, вот вроде этого, и оставил там умирать; но их священник ночью пробрался ко мне и перевязал рану. Он был родом из Сассекса – мой земляк.

– Кто бы это? – живо спросил Пак. – Зак Татшем?

– Нет, Джек Маргет.

– Джек Маргет из Нью-Колледжа? Такой низенький, веселый, он еще заикался, верно? И какого же лешего делал в Оксфорде заика Джек?

– Надеялся, что король назначит его епископом, как только разобьет мятежников – то есть нас, приверженцев Кромвеля и парламента. Его колледж еще и денег одолжил королевской казне – плакали их денежки, так же, как и Джекова епархия! Сам он, хоть и был простодушный малый, к тому времени уже по горло насытился королевскими посулами и рвался домой, к жене и детишкам.

Отправился он к ним куда раньше, чем ожидал. Не успел я встать на ноги после ранения, как этот негодяй Блэгг заявил, что я, мол, ухаживал за чумными, а Джек ухаживал за мной, – и выгнал нас обоих прочь из лагеря. Королю Джек был теперь не нужен – деньги от колледжа он уже получил, – а на меня злобился их полковой лекарь: не мог я молча смотреть, как он гробит больных. А еще ученый доктор! И вот, стало быть, этот Блэгг попросту вышвырнул нас вон, обозвав на прощанье пронырами, пустомелями и проходимцами.

– Как! Назвать тебя пустомелей? – Пак даже с места вскочил. – Да уж, вовремя им Оливер прочистил мозги! Но что же стало с вами дальше – с тобой и честным Джеком?

– Мы с ним должны были расстаться, но вышло иначе. Я собирался вернуться в Лондон, в свой домик при лазарете святой Марии, а он – к себе в Сассекс; но чума распространялась так быстро – она уже охватила Уилтшир, Беркшир и Хэмпшир – и он так обезумел от беспокойства за своих родных, что я решил составить ему компанию. В трудный час я получил от него помощь и утешение и должен был отплатить ему тем же. Притом я вспомнил, что у меня есть родственник в Грейт-Уигселл, неподалеку от прихода, где служил Джек.

Мы тащились пешком от самого Оксфорда: Джек да я, сутана да камзол, – горе-вояки, которым опротивела война. И то ли вид у нас был такой жалкий, то ли чума смягчила людские сердца – но нас никто не трогал. Правда, пришлось однажды посидеть полдня в колодках за бродяжничество, это было в деревне на краю Леонардова леса (там, я слышал, никогда не поют соловьи). Однако тамошний констебль оказался честным малым и вернул мне мой Астрологический календарь, который я всегда ношу с собой, – мистер Калпепер постучал по своей впалой груди. – У него нарывал большой палец, я сделал ему перевязку. И мы отправились дальше.

Наконец – чтоб не докучать вам ненужными подробностями – мы добрались до деревни, где жил Джек Маргет. Уже смеркалось, и лил проливной дождь. Здесь наши пути расходились, ибо я собирался остановиться у своего родственника в Грейт-Уигселл. Но не успел Джек показать мне издали колокольню своей церкви, как мы заметили человека, что лежал поперек дороги мертвецки пьяный: так, по крайней мере, подумал Джек. Это оказался некий Хебден, в прошлом примерный прихожанин, и Джек стал горько сетовать на самого себя: он-де негодный пастырь, покинул своих овечек на произвол судьбы и соблазна. Но я-то сразу понял, что это чума – и притом не первый случай. Потому что на дорогу был выставлен чумной камень, и голова умирающего лежала как раз на нем.