— Сюда, подведи его сюда, — в полный голос крикнул Пауль, цепляясь за камень арки и подтягиваясь на нужную высоту.

Анук поднял ладонь, и над ней зажегся бледно-зеленый яркий шар, будто сплетенный из колючих змей. Зажегся и сорвался с ладони, взмывая к самой морде псины.

Ужалил в нос, будто злобный шмель — по тому лишь, как взвыл Фарей, Пауль догадался, что этот шарик «целовался» не очень приятно.

Раз ужалил, второй, третий…

Так когда-то игралась Мег, с псом, охранявшим сад эффинского сенатора. Уводила его в сторону, чтобы Пауль и Рик могли забраться в сад и набрать полные карманы сенаторской вишни. У него она была самая сладкая…

История о том, что сенатор все-таки пришел тогда к Ариусу Ландерсу, и всех троих детей отец потом жестко выдрал «за то, что попались» — именно в такой формулировке — была самым краем того воспоминания. Сейчас его пришлось принудительно изгонять из головы.

Было не до того.

Пес взвыл и клацнул зубами, пытаясь поймать шар, но промазал — юркий сгусток магии метнулся в одну сторону, потом в другую, а потом — к арке, на которой висел в напряжении уже ожидающий приближения пса беглый харибский гладиатор.

Пауль махнул ладонью, будто прижимая что-то к земле.

Анук — зоркий, внимательный Анук, снова кратко кивнул и шарик скользнул к песку, заставляя пса пригнуться следом.

И подставить Паулю спину.

Наконец-то…

Спина у Фарея оказалась горячей. Практически раскаленной, и от ожога Пауля спасли только плотные кожаные поножи, на которые удалось выторговать у Амана заклятие защиты от огня. Но, заклятие было временным…

Пауль вцепился пальцами в шипы на спине пса, потянулся, вперед — к мощной шее, а потом — уже к ошейнику, за который держаться было проще.

Ошейником тем можно было связать двух верблюдов — он был толстый и широкий, с два поясных ремней.

Пауль не знал, зачем лезет. Это было какое-то обостренное жжение его чутья.

Пахло магией. На спине у Фарея пахло магией еще сильнее, чем от его лап.

Почему? Потому ли, что магическое сердце Фарея было с этой позиции ближе?

Возможно.

Но может, дело было в том, что Пауль ощущал, что от спины Фарея несет не только его магией. Но и какой-то другой.

Пауль дополз до загривка, уселся на нем — а пес все-таки почувствовал на своей шкуре «наездника». Взбрыкнул. Вот именно что взбрыкнул, взвился в воздух задними лапами, а потом — вновь оказавшись ими на песке — толкнулся от земли уже передними, устраивая Паулю своеобразные скачки.

Сам-то Пауль удержался, а вот меч… — Легкий клинок выбило порывом воздуха, и он, посверкивая, полетел на песок.

Вот и остался герой без меча…

Запылал знак Эльяса эль Мора на плече, предлагая воспользоваться силой вороньего благословения. Да, это наверняка бы сейчас пригодилось. Но нельзя, этот талисман нужен был Паулю для боя с Сальвадор. Значит — нужно обходиться тем, что есть.

А что есть? Зачарованный кинжал в ножнах на бедре — непутевое оружие, но единственное, что было в наличии. По крайней мере годное для сражения с мистической тварью. Хотя толстую шкуру Фарея этот ножичек даже не поцарапает.

А еще был запах магии, крепкий и непонятный. И навязчивый. Он лез в ноздри, будто требуя немедленно обратить на него внимания. Нет, это запах не волшебной твари — их Пауль уже научился различать. Это был запах…

Узы!

Ну, точно же. Вот почему он был так знаком и так беспокоил Пауля — в караване приторный запах «рабских чар» был даже более привычен, чем мускусный верблюжий пот.

Пауль сощурился, глядя на ошейник, скользкую толстую полосу неизвестно чьей кожи.

Зачем ошейник для такой адской твари?

Фарей числился любимцем Саллада, бога пустынных охотников. И на голой, покрытой плотной чешуей коже шайтановой псины, не было ни единого магического знака, к которому можно было привязать рабские чары. А значит узы были…

Пауль рубанул по толстой коже почти без надежды, что его безумное озарение окажется правдой. Рубанул раз, другой — и с третьего раза кожа лопнула. Именно в эту секунду Фарей особенно яростно мотнул головой, и Пауль все-таки полетел с него вниз, на песок…

Воздух скрутился под ним и упруго спружинил мягкой невидимой подушкой. На песок Пауль, конечно, упал, но было ощущение, что упал он не с громадной псины, а с низкой кушетки.

Поднял голову — и увидел кривую ухмылку на лице Анука, стоящего в трех шагах от эффинца. Магик опускал руку, и вокруг его пальцев медленно гасло белое сияние.

А еще — он стоял.

Не бросался вновь в атаку на Фарея.

И сам Фарей — ни на кого не бросался…

Пауль ведь ожидал, что его приложит тяжеленной лапой, или того хуже — яростным огненным выдохом ахилламского стража, но… Ничего не было. Секунда за секундой, минута за минутой…

Пауль вскочил на ноги, резко разворачиваясь, быстрым взглядом оценивая расстояние до отброшенного в сторону меча и прикидывая — за сколько же времени он преодолеет эту дистанцию.

И есть ли у него это время?

Он ждал чего угодно — но не того, что увидит громадную тень Фарея, мчащегося куда-то туда, где встречались пески и небо.

Страж сбежал. Стоило только дать ему легкий шанс на свободу.

Тусклое сияние, не дававшее пройти в каменную арку ворот в Ахиллам, погасло.

Пауль мог идти дальше. И не только он…

— Давай войдем по очереди, — Пауль стоял у самой арки врат в Ахиллам, и в проеме переливалась и дрожала зеленовато-синяя магическая дымка, — мы оба победили Фарея, значит, оба имеем право войти. Только давай сначала я, потом — ты. Не будем мешать друг другу.

— Нет. Исключено. Врата выносят каждого в свое место. Войдете вместе — выйдете вместе. Войдете порознь…

— Я понял, госпожа.

Рик мрачно качнул подбородком Анука и вновь закинув на плечо тяжелый двуручник шагнул к Паулю. К вратам — как кажется его брату, но к Паулю — на самом деле.

— Хорошо. В конце концов, твою помощь я принял без временных проволочек, — Пауль тихонько скрипнул зубами — он довольно странно относился именно к Ануку. Впрочем, он ко многим так относился. Особенно к тем, кто проявлял внимание к Мун.

Ах, так в этом дело?

Ох, Шии-Ра, смилуйся, он ведь не мог ревновать всерьез, да?

Глупый. Глупый медведь. Хотя, справедливо тут будет договорить до конца все-таки…

Глупый медведь, поймавший в ловушку своих искренних глаз глупого великого духа.

Знал бы ты кого ревнуешь — ту самую Сальвадор, мести и крови которой ты так вожделеешь — пожалуй, сам бы придушил Мун от досады.