- Так передайте генералу, что через час мой эскадрон уже будет в седлах, - сказал он. - Скажите генералу, что он может рассчитывать на улан Жюно, как рассчитывал на них всегда.

- Я все передам, - сказал адъютант и сел на подведенную ему лошадь.

- Сударыня, - продолжал капитан, снова повернувшись к княжне Марии, но глядя при этом мимо нее, - мне действительно очень жаль. Я искренне хотел бы помочь вам, но все, что я могу для вас сделать, это предложить место в одном из наших экипажей. - Он сделал жест рукой, указав на дорожную карету князя Вязмитинова, уже выкаченную из сарая, поставленную в ряд с другими повозками и нагруженную награбленным в доме имуществом. - Поверьте, вам опасно здесь оставаться. Одна, в огромном доме, без прислуги... С вами может случиться все, что угодно. Со своей стороны я готов гарантировать вам безопасный проезд до самой Москвы, где, я уверен, между нашими государями будет заключен мир. Там вы сможете вернуться к нормальному течению жизни, а пока... на войне как на войне.

Почти целую минуту княжна смотрела на капитана Жюно своими огромными, сухими, странно и опасно блестевшими глазами, после чего, приняв решение, медленно кивнула и сказала изменившимся, каким-то чужим и мертвым голосом:

- Благодарю вас, капитан. Я с радостью принимаю ваше предложение и готова воспользоваться любезно предоставленным мне в вашем экипаже местом.

- Черт подери, - сказал капитан Жюно, провожая взглядом удалявшуюся княжну, - девчонка чертовски горда!

После этого, на время забыв о княжне, он занялся приготовлениями к предстоявшему походу. Ровно через час, как и было обещано штабному адъютанту, эскадрон капитана Жюно покинул опустевшее имение и вышел на Московскую дорогу, слившись с другими частями французской армии, двигавшимися со стороны разоренной деревни.

Ни один из посланных вдогонку за бежавшими пленниками разъездов по счастливой случайности не наткнулся на кузенов. В восьмом часу утра они, обессилев от голода, жажды и уже начинавшейся, несмотря на раннее время, жары, присели, а вернее, упали отдохнуть в тени старой приземистой березы, которая возвышалась посреди круглой лесной поляны. - Где-то по дороге Вацлав сбросил с себя изорванный, грязный и окровавленный французский колет, оставшись в не менее грязной и окровавленной рубашке. В руке он сжимал ружье, а его левое плечо ощутимо оттягивала книзу сумка с зарядами. Кшиштоф, в коротких ему брюках старого князя и без сюртука, отирая со лба одной рукой смешанный с кровью пот, другой придерживал под мышкой саблю.

- Вот жизнь, - тяжело дыша и еще шире распахивая и без того широко распахнутый ворот, сердито проворчал Кшиштоф Огинский. - А кто-то сейчас нежится в мягкой постели, а когда проснется, станет пить кофе с бисквитами... Тьфу!

Он всухую плюнул на землю и в сердцах воткнул в дерн саблю.

- Да, - стягивая с левой ноги сапог и морщась при этом от боли, согласился Вацлав, - хорошо было бы сейчас стоять во фронте и ни о чем не думать.

Кшиштоф покосился на него с удивлением и несколько раз быстро моргнул глазами, будто не в силах поверить услышанному. Вацлав как будто был неглуп, но как же он, в таком случае, мог мечтать о возвращении в действующую армию - туда, где люди тысячами гибнут и получают увечья без всякой выгоды для себя?

- Ты прав, кузен, - сказал он, - но не надо забывать о том, что перед нами стоит задача возвышенная и благородная - вернуть русскому народу похищенную у него святыню.

- Русский народ мог бы получше присматривать за своими святынями, заметил Вацлав, принимаясь за правый сапог, - но делать нечего. О том, где находится икона, знаем только мы, а значит, только мы можем ее спасти. Ах, черт возьми, кузен! И зачем ты полез в эту повозку! Сейчас мы были бы уже далеко вместе с иконой, а главное, не поставили бы под удар княжну. Ты знаешь, - обеспокоенный пришедшей ему в голову мыслью, встревоженно повернулся он к Кшиштофу, - ведь французы могут догадаться, кто помог нам бежать!

- Не догадаются, - легкомысленно отмахнулся Кшиштоф. - А если и догадаются, то княжна как-нибудь вывернется. Французы - галантная нация, они с женщинами не воюют.

- В Смоленске, - мрачно сказал Вацлав, - я своими глазами видел, как французское ядро разорвало на куски беременную женщину на пороге ее собственного дома.

- Это случайность войны, - возразил пан Кшиштоф, которому было в высшей степени наплевать на судьбу княжны Вязмитиновой. - Та женщина была просто глупа, если вышла на крыльцо, когда по городу стреляли из пушек. И потом, что ты предлагаешь - напасть вдвоем на эскадрон улан? Ты успеешь один раз выстрелить по ним из ружья, а я - несколько раз махнуть саблей, после чего мы быстро и очень некрасиво умрем. Много ли пользы будет от этого княжне?

- Вот как ты заговорил, - сказал Вацлав, неприятно пораженный этими рассуждениями кузена. - Значит, по-твоему выходит, что княжна Вяз-митинова была глупа, когда, рискуя собственной жизнью, выпустила нас из той мышеловки, в которую мы угодили благодаря тебе?

- Опять - благодаря мне! - начиная горячиться, воскликнул Кшиштоф. Почему ты думаешь, что там, где не повезло мне, тебе сопутствовала бы удача?

- Потому что я видел, что в повозке спал денщик, - ответил Вацлав.

Пан Кшиштоф закусил губу, подумав о том, что это была правда. Мальчишка всегда одерживал победы там, где он сам терпел поражения. Ему чертовски, оскорбительно везло. Впрочем, последнее поражение пана Кшиштофа еще могло обернуться победой: не подними он ненароком на ноги весь лагерь, икона могла бы достаться Вацлаву.

- Ты прав, кузен, - сказал он. - Я просто устал и сам не понимаю, что говорю. Если бы не княжна, мы уже были бы мертвы. Не стоит нам ссориться из-за одного необдуманного слова. К тому же, и княжна, и икона находятся в одном месте. Если мы твердо решили добыть икону, то почему бы нам заодно не позаботиться и о княжне?

Вацлав кивнул, но тут же тяжело вздохнул, подумав, что в их теперешнем положении будет весьма затруднительно позаботиться не только о княжне, но и о себе самих.

- Да, - сказал он. - Остается пустяк: придумать, как это сделать. Кстати, кузен, ты не хочешь перекусить?

- И пить тоже, - откликнулся Кшиштоф. - Прежде всего пить. Если за каким-нибудь из этих кустов у тебя припрятан накрытый стол, то тебе пора в этом признаться.

- Увы, - печально улыбнулся Вацлав, - увы...

- Да, - раздумчиво протянул пан Кшиштоф, - история... Должен тебе сказать, что если в ближайшее время мы не добудем еды, то можно будет с легким сердцем забыть и о княжне, и об иконе.

Говоря это, он вспомнил об "украденном у него из кармана письме Мюрата и с трудом удержался от злобного возгласа. За каких-нибудь два-три дня лишиться всего и превратиться в умирающего от голода беглеца - это было не так-то легко переварить. И икона, и Мюрат, дожидавшийся ее, находились от него буквально в двух шагах, а он вынужден был скрываться в лесу, изнемогая от голода и жажды и не смея высунуть носа из кустов! "Княжна, - подумал он, из-под опущенных век злобно поглядывая на Вацлава, - княжна, княжна и княжна, всюду одна только княжна! Провалился бы ты вместе со своей княжной! А ведь как удачно все складывалось, пока я не повстречался с тобой!"