— Херемиас Альварадо, ты — Херемиас Альварадо, и все то, что это значит, — и выпил снотворное, потому что смертельно устал в полете, а перед тем как заснуть, подумал о задницах надменных девушек из Пуэрто-Рико в надежде, что мои сны, быть может, поплывут этим курсом.

Вы помните о предсказании Эвы Баэс (или Эвы Дезире, если вам так больше нравится) по поводу Синь Миня, согласно которому этот приветливый китаец, работающий в ресторанном бизнесе, найдет свою смерть в холодном месте, где вокруг — снег? Так вот, мне жаль сообщить вам, что эта эзотерическая шельма оказалась права. (О чем вы услышите дальше.)

По возвращении из Пуэрто-Рико я узнал: Синь Минь был обнаружен мертвым в холодильнике своего ресторана, с кухонным ножом в голове. (Да, вы не ослышались: в голове.)

— А кто убил Синь Миня?

Первые признаки, разумеется, указывали на другого китайца, Чжу Е. (Вот что меня привлекает, не считая кулинарии, в китайцах вообще — их попеременное и гармоничное сосуществование с ужасом и лирикой.) (Лотосы, плывущие в прозрачных прудах, ножи в голове, душистый снег цветущего миндаля…) (Фу Манчу и так далее.)

— А что может заставить китайца воткнуть нож в голову другого китайца? — спросите вы себя.

Вот именно об этом и я себя спросил, после чего обратился за подробностями к комиссару, влюбленному в свою работу.

Предполагаемого убийцу звали, как я уже сказал, Чжу Е, двадцати девяти лет от роду, уроженец Чонсиня, где бы это место ни находилось.

— Хорошо, но зачем Чжу Е из Чонсиня убил Синь Миня?

На этом месте расследование застопорилось. Как бы там ни было, сидите, если вы стоите, и не вставайте: рассматривалась версия, согласно которой Синь Минь торговал женскими трупами.

— Тру…

Да. Согласно тысячелетнему китайскому предубеждению, мужчина должен быть похоронен рядом с супругой, чтобы не превратиться в жертву вечного одиночества там, в бесконечном времени покойников, так что подозревали, что Синь Минь, этот улыбчивый китаец, почтительный и услужливый, продавец всевозможных блюд из риса, хрустящих бабочкиных гнезд и нежнейших овощей, разыскивал где-то мертвых женщин — никто пока не знает, как и где, — и продавал их семьям своих земляков, умиравших холостяками или вдовцами, чтобы таким образом желтокожие усопшие не чувствовали себя одиноко в потустороннем мире, — ведь все же лучше, если рядом с тобой незнакомка, чем если рядом нет никого. (В общем, как всегда у этих людей, я уже говорил: ужас и лирика.) По словам комиссара, провели эксгумацию четырех недавно умерших китайцев и в двух из четырех гробов нашли покойницу, погребальную спутницу данного китайца. В довершение всего в холодильнике ресторана под телом Синь Миня мои коллеги нашли также грешное тело Элисы Варгас Фонте, известной среди друзей как Эли, уроженки Кордовы тридцати четырех лет от роду, работавшей в «баре свободных нравов» «Тарсис», однажды бесследно пропавшей, не забрав процент, причитавшийся ей за неделю, за выпивку, употребленную благодаря ей распутными клиентами, и не заплатив за мотель «Манильва», где она жила.

— А что делала Элиса Варгас Фонте в холодильнике ресторана в кантонском стиле? — спросите вы себя, и именно этим вопросом задавались все, включая журналистов, потому что таковы тайны преступного мира: иероглифы среди вопросительных знаков. Тем не менее вскрытие пролило немного света на эти потемки: жертва была отравлена веществом «Байтиой ДП-3» (продуктом, применяемым для того, чтобы травить муравьев, моль и прочих подобных букашек-вредителей, с высоким содержанием диетокситиофосфорилоксида и фенилацетонитрила, как известно), кроме того, на ее теле была рана двенадцати сантиметров глубиной, нанесенная снизу вверх и затронувшая непосредственно печень, где вышеупомянутый «Байтиой ДП-3» произвел незначительные разрушения, что заставляет предполагать, что между отравлением и нанесением раны прошло самое большее полчаса.

— Я стану всеобщим посмешищем, потому что в этом никто не способен разобраться: китаец-психопат, мертвый китаец, гора покойниц, замороженная шлюха… — жаловался главный комиссар, привыкший сражаться с угонщиками мотоциклов, самое большее — с магазинными налетчиками, и все это — среди живых, потому что в этом городе убийства — нечастая вещь, а то небольшое количество, что все-таки случается, обычно не требует проведения расследования: отцеубийца, в слезах являющийся в комиссариат с окровавленным топором в руке, цыганенок с агатовыми локонами, найденный заколотым в водосточной канаве с крысой во рту, и так далее.

— Ты, кажется, наполовину ясновидящий, Альварадо? Посмотрим, не зря ли тебе платят жалованье.

Дело в том, что вышеупомянутый Чжу Е не раскрывал рта, а если открывал, то бормотал что-то на своем языке, то есть все равно что не открывал.

— По-че-му ты у-бил дру-го-го ки-тай-ца, су-ки-на сына ки-тай-ца? — спрашивал его комиссар, тщательно разделяя слоги и делая такой жест, словно втыкает себе нож в голову. Но Чжу Е углублялся в себя, как будто считал себя изгнанным из реальности. — По-че-му ты у-бил шлю-ху? — Но Чжу Е молчал, желтый и непроницаемый.

Тогда в дело пошел особый полицейский цех — цех осведомителей.

По словам Меродио, осведомителя со стажем, сидящего на опиуме, эдакого Геродота люмпена, Чжу Е связывали непростые любовные отношения с жертвой, скорее его с ней, чем ее с ним, поскольку вышеназванная Эли была непостоянна сердцем, так что, по словам Меродио, все становилось ясно: преступление на почве страсти.

— Да, но как это — на почве страсти? — спрашивал Меродио комиссар, и был прав, потому что у этой страсти проявились метастазы, так сказать: как вписывается убийство пожилого Синь Миня в убийство на почве страсти? Какой-нибудь мотив, имеющий отношение к делу с сеньоритами — компаньонками в загробном мире?

(?)

— Это было убийство на почве страсти, хотите вы того или нет, — изрек Меродио с авторитетностью, на которую давало ему право его положение историка-летописца социальной жизни катакомб.

— А почему он убил китайца? — спросил его комиссар, пропитанный изнутри кофе, дабы побороть зуд неуверенности.

— Это еще надо расследовать, — заключил Меродио, который чванится так, словно он не уличный стукач, а международный шпион.

Вопрос в том, что все это дело — к которому я в дальнейшем еще вернусь, потому что расследование приняло в конечном счете непредвиденное направление, — получило немедленное последствие: закрытие ресторана учтивого Синь Миня, да покоится он с миром. Закрытие, которое немного перевернуло мою привычную жизнь, потому что мне нравилось это место. Но, в конце концов, жизнь в значительной степени из этого и состоит: из неустанного космического распада, от которого не свободны даже китайские рестораны. Потому что все кругом очень хрупкое, начиная с любого из нас, соломенных псов, как отлично окрестил нас Лао-Цзы.

После путешествия в Пуэрто-Рико наше братство пару недель не собиралось вместе, отчасти потому, что на эту экспедицию у нас ушло много денег, а отчасти потому, что все мы немного пресытились друг другом, ведь даже дружба не в силах устоять перед лицом духовного износа, вызываемого сожительством.