Был бы лишний день в запасе, самолично сварил бы кое-что да угостил сопляка пахучим медком, а теперь приходилось спасать – иначе и самому смерть.

Да и жаль было собственных трудов.

С тем и взбегал наверх, однако в опочивальню подняться не успел, нос к носу столкнувшись с Юшкой Отрепьевым.

– Упредил я его, – коротко сообщил тот. – Одевается.

Нужное решение пришло в голову боярину сразу же.

– Ты сейчас загляни ко мне, – распорядился Федор Никитич. – Возьмешь кошель с серебром, его, – кивнул он в сторону двери, – прихватишь, и уходите вдвоем. Одна надежда ныне – на тебя. А опосля выведи его из Москвы да проводи до рубежей.

– Затемно уйдем, – деловито кивнул Юшка и уточнил: – В Литву?

– Знамо, туда, – кивнул Романов.

– А далее нам с им куда и что?

– Далее… – протянул Федор Никитич и задумался.

С одной стороны, негоже оставлять юноту одного – жизни вовсе не ведает.

С другой – а что им вместе делать?

И опять же в душе еще теплилась надежда, что вдруг не все потеряно.

Да, многое, пусть очень многое, лишь бы не все. А тогда можно сызнова попытаться, и этот мальчишка очень даже пригодится, если, конечно, не пропадет.

А чтоб не пропал…

И вновь его осенило простое решение.

– Далее пусть он покамест в монастыре схоронится, а ты обратно сюда. Да на подворье ко мне сразу не суйся – допрежь разузнай, что к чему, а уж опосля… И, ежели меня нет, искать не спеши, лучше выжди немного. Сыщешь место?

– У меня в Чудовом монастыре брат деда Замятня кой год в келье грехи замаливает, – криво ухмыльнулся Отрепьев.

– Вот и славно, – обрадовался Федор Никитич. – А у меня как раз тамошний игумен в знакомцах. Только… – Он вновь сделал паузу, прикидывая, как лучше, и продолжил: – В мирском сюда не суйся, чтоб после никто не судачил. Прими где-нибудь постриг, а уж потом в Чудов. Да с медком поостерегись – не буянь там нигде, а то живо сыщут, – почти просительно предостерег он.

Умоляющий тон властного боярина Отрепьеву пришелся по душе.

– Нешто сам не смыслю? Покамест все не сполню, вовсе к нему, проклятущему, не притронусь, зарок даю, – заверил Юшка боярина. – Тока вот с постригом как-то оно не того… – замялся он. – Не люблю я жизни монашеской. Не личит[62]она мне.

– Так ведь клобук не гвоздями к голове прибит, – нашелся Федор Никитич. – Придет время, и скинешь.

– В расстригах буду. Тоже не больно-то весело.

– А тебе-то не все равно?

– Да, пожалуй, оно и впрямь, – пожал плечами Юшка и, получив от Романова кошель с серебром, мгновенно исчез.

И сейчас уже подвешенный на дыбу Федор Никитич продолжал колебаться – сказать или нет Годунову всю правду. Однако боль прекратила колебания, пришлось выкладывать, но хитро. Поведал лишь о том, что ушел сын стрелецкого сотника Юшка Отрепьев. Когда и куда – тут он ничего не ведает.

Семен Никитич не удовлетворился кратким ответом, а махнул рукой подручным, чтоб продолжали. Спустя еще несколько минут окончательно потерявший силы и охрипший к тому времени от крика Романов поведал Годунову, что пошел он, как ему мыслится, к западным рубежам, в Литву.

– А пошто отпустил? – не унимался Семен Никитич.

– Жаль взяла, – хрипел, подвывая от боли, Федор Никитич. – Вовсе молодой, к тому же родич, а ты бы его небось тоже на дыбу.

– Юшку твоего точно вздернул бы, – согласился Годунов. – Вор он, а сидючи в осаде на твоем подворье вконец заворовался – стрельца убил, а может, и двух. Но допрежь скажи про другого, с коим ты о царевиче гово́рю вел. Кто он таков?

– С ним и вел. Он вопросил – я и ответил. Да царевич-то тут при чем? Сам сказывал – незаконный, да и сгнил уж давно поди.

– Э нет, – хитро ухмыльнулся Семен Никитич. – Отрепьев – ражий[63]детина, а тот вовсе малец летами.

– Путаешь ты чтой-то, боярин, – упрямо прошептал Федор Никитич, понимая, что тут честный ответ лишь усугубит все окончательно.

– У меня послухи николи не ошибались, – возразил Годунов.

– Ан разок дали-таки промашку, – не сдавался Федор Никитич, мечтая о единственном – потерять сознание, чтоб не чувствовать дикой боли в предплечьях.

Годунов властно махнул рукой, и Федор Никитич даже успел удивиться – казалось, что сильнее болеть уже не могло, некуда, ан поди ж ты…

Но удивление длилось недолго – на небесах кто-то сжалился над узником, и он, как и мечтал, ушел в беспамятство.

Последующие дни результата тоже не принесли. Старший Романов упорствовал в своих показаниях, а прочие – Годунов чуял это – вовсе ничего не знали.

Искренне недоумевая, отчего вдруг у следствия объявился неизъяснимый интерес к Отрепьеву, говорили они о нем охотно, не считая должным что-либо скрывать, хотя никто, кроме брата Михаила, толком о нем ничего не знал.

После трех дней допросов Семен Никитич уже решил было, что Бартеневу помстилось, но тут его неожиданно осенило – что, если окаянный Юшка ушел не один, а как раз с тем, кого описывал бывший казначей Александра Романова?

Тогда все сходилось и укладывалось, кроме одного – кто этот второй?

Но Федор Никитич на все расспросы отвечал, что он боле ничего не помнит, ибо новиков у него на подворье хватает, а таить что-либо от государя он не собирается и в подтверждение истинности своих слов готов на иконах побожиться, что как только сам Годунов подсобит ему и назовет не только имечко отрока, но и чей тот сын, так он, Романов, мигом все припомнит и тут же выложит, ровно на блюде.

Семен Никитич к тому времени успел порасспросить дворню, но те мямлили несуразицу или вообще все путали – один так и вовсе хоть и припомнил этого юноту, но назвал его Отрепьевым, чего быть никак не могло, и получалось все не слава богу.

«В конце концов, – решил окольничий, – беда невелика, коли эта парочка сбежит в Литву», – и прекратил следствие.

Правда, рогатки на приграничье выставили, выслав несколько сотен стрельцов, чтоб перехватить Юшку Отрепьева и его спутника, но безрезультатно.

Что касаемо Романовых, то царь сдержал обещанное слово – на плаху никто не попал, всем была назначена только ссылка. Лишь одному человеку он сделал добавку, впрочем, не выходя за рамки данного им обязательства, – велел постричь Федора Никитича в монахи.

Скорее всего, не забыл Борис Федорович жадного взгляда старшего из братьев Романовых, устремленного на царский скипетр, потому и отдал такое распоряжение, чтоб больше не мечталось о чем не следует.