— Но…

— Ты меня больше не любишь, — простонала баронесса, и виконт ощутил себя бессердечным изменщиком. — Ты… Ты любишь Дженнифер, а я… Я только обуза… Я давно это чувствовала. Коротка любовь повесы, как цветок недолговечна… Разве ты можешь понять?

— Хорошо. — Валме метнул отчаянный взгляд на потупившегося монаха. — Я пойду с тобой, но исповедоваться не буду… Я… Я давно хотел поглядеть на старину Валтазара. Ты, кстати, его не боишься?

— Я боюсь Заката! — Глаза Марианны были огромными, как озера. — Заката и ждущих у врат тварей.

— Идем, сестра моя, — обреченно произнес привратник, запирая внешнюю дверь и отпирая внутреннюю. Марианна всхлипнула и вцепилась в локоть Марселя, который внезапно ощутил себя четырежды женатым.

— Осторожней, дорогая, здесь ступенька.

Молчание прерывалось судорожными всхлипываниями. Марианна висела на руке кавалера, то наступая на подол, то спотыкаясь и не забывая при этом каяться и упрекать. Дождь пошел сильнее. Виконт угодил ногой в полную воды выбоину и вполголоса ругнулся. Совершенно искренне.

Нельзя сказать, что Валме совсем не знал Нохи. Как всякий уважающий себя дворянин, он там дрался и наблюдал за чужими поединками, но закрытые эсператистские храмы виконта не прельщали. Впрочем, на пресловутого Валтазара он в свое время все-таки взглянул. Как оказалось, не зря.

3

Пьетро не стал переступать порог Катарины, сославшись на обет. Сперва Ричард этому обрадовался, потом перестал. Лучше бы монах вошел, произнес несколько ни к чему не обязывающих слов и исчез. Теперь разговор предстояло начинать самому, и юноша растерялся. Последняя встреча с Катари получилась ужасной, а то, что королева сделала в суде, воздвигло между ними стену, за прошедшие месяцы лишь укрепившуюся. Об этом говорил тон письма, и все же она позвала…

— Благодарю, герцог, что вы пришли.

Осунувшееся детское личико, бесформенный серый балахон, на плечах черно-белая шаль. Совпадение или вызов?

— Я пришел сразу же, как… как получил ваше письмо.

Пальчики Катари сжимали четки, глаза были обведены темными кругами, роскошные волосы скрыла серая вуаль, напоминая о матушке, Надоре, смерти…

— Сожалею, если отвлекла вас от дел. Его высокопреосвященство упомянул, что вы заняли должность супрема. В семье Окделлов еще не было судейских чиновников.

— Так приказал государь, — объяснил Дик и понял, что ответ прозвучал слишком громко и слишком резко. — Эрэа… Вы хотели, чтобы я рассказал вам о моей последней встрече с вашим супругом?

— Да, — негромко сказала Катарина. — Простите, герцог, я должна сесть.

Ричард торопливо отскочил, освобождая дорогу. Подвести женщину к креслу он не решился. Эта встреча не походила на прежние беседы в саду, как зима не походит на лето.

— Я должен был навестить Фердинанда Оллара… как супрем, — начал юноша. — Я отвечаю за содержание узников… Инспекция Багерлее — моя обязанность.

Она не ответила. Сидела, зябко кутаясь в свою шаль, а на тонком запястье все еще блестел обручальный браслет. Ну почему только у эшафота оказался Робер, а не Карваль?! Все было бы кончено еще осенью. Ворон обрел бы покой, а Фердинанд не совершил бы величайшего эсператистского греха… Катари слишком верит в размалеванные доски, она не поймет, что ее муж наконец-то поступил достойно.

— Ваш супруг, эрэа, без сомнения, уже принял решение, — тщательно подбирая слова, произнес Дикон. — Он держался так, как будто ему все безразлично. Я спросил, нет ли у него жалоб или просьб. Фердинанд Оллар ответил, что нет. Он ничего не хотел и ничего не боялся.

Замершие четки в тонких руках, полумрак и тишина. Катари не плакала, не расспрашивала, не порывалась уйти, она сидела в кресле и смотрела в слепое окно. Это она ничего не хотела и ничего не боялась. Она, не Фердинанд!

— Катарина! — крикнул Ричард. — Не думай! Даже не думай!

— О чем? — Голос тоже был почти мертвым.

— Ты… ты же веришь в Создателя! Убить себя — это грех!

— Я знаю… Ведь я все еще жива. Ваш отец умер, мои братья умерли, Фердинанд умер, а я жива. И буду жить… Теперь это нужно. Если твой король меня не убьет, я расскажу правду. Обо всем.

— Альдо никогда тебя не тронет!

— Вы так думаете? Конечно, вы должны так думать… Вы же Окделл. Окделлы не служат убийцам. Окделлы не служат лжецам.

Она все-таки сказала «ты», пусть забывшись, пусть всего один раз, но сказала!

— Я не думаю, я знаю! Я ручаюсь за Альдо своей честью и своей кровью. Он никогда не поднимет руку на слабого.

— Господин супрем, вы знаете обстоятельства моей жизни лучше других… Я была связана с Фердинандом Олларом девять лет. Половину вашей жизни… Оллар любил Алву и оболгал его. По доброй воле он бы никогда этого не сделал. Его вынудили. Мой муж не был святым Аланом, но не предал бы своего маршала по доброй воле. Он бы не предал, даже если б ему угрожали. Это были пытки, господин супрем. Альдо Ракан поднял руку не просто на слабого — на узника. Вынудил лжесвидетельствовать, клясться именем Его. Погубить душу… Хвала Создателю, клятва, вырванная принуждением, недействительна, а грех падает на того, кто принуждал…

— Альдо не знал о пытках, — крикнул Дик. — Он бы запретил! Это обвинители… Альдо их прогнал. Всех!

— Потому что они не смогли убить Рокэ. — Катарина выронила четки, Ричард кинулся подобрать, но королева успела наклониться. Две руки сошлись на янтаре, и Ричард, сам не понимая, что творит, стиснул женские пальцы. Катарина рванулась, отскочила к стене и замерла с закушенной губой, внезапно напомнив Дейдри. Погибшую, звавшую в свою последнюю ночь брата.

— Тебя никто не тронет, — поклялся Ричард. — Никто! Даже Альдо…

Договорить юноша не успел. Катари начала сползать вниз по стене, цепляясь ногтями за обивку, со звоном рухнул одноногий бронзовый столик, тут же распахнулась дверь. Первой вбежала пожилая женщина, за ней — толстый монах.

— Брат мой, — велел он непререкаемым врачебным голосом, — выйдите вон.

1

Валтазар возник точно с боем полночного колокола. Призрак никогда не обращал внимания на людей, только на свои, то есть церковные, вазы. Не обратил и теперь. Проявившись у первого из позолоченных монстров, Валтазар раскинул руки, норовя обнять вожделенное сокровище. Вазища заколыхалась, ее контуры утратили четкость, сливаясь с силуэтом вернувшегося в грешный мир ворюги. Сцена была столь нелепой и при этом похабной, что, увидев ее впервые, Марсель не то чтобы сбежал, но удалился. Увы, тогда виконт был движим исключительно любопытством, теперь же обстоятельства требовали наступить чувству прекрасного на горло, и граф Ченизу наступил. В конце концов, призрачный настоятель храма Домашнего Очага не так уж и отличался от приценивавшегося к Елене Ракана или ушастого дукса, а некоторую прозрачность можно и пережить. Будь призрак сродни стеклянной рыбе, сквозь тело которой виднеются кишки, было бы хуже.