– Бедняга Фрит, – вырвалось у меня.

Что бы он ни натворил в свое время, такая постыдная и несправедливая смерть делала его достойным жалости. Лежать, чувствуя, как жизнь утекает из твоего тела через отверстые раны, и знать, что ты останешься в людской памяти трусливым воришкой.

Старый джентльмен ухмыльнулся:

– Даже поваренок, главный свидетель происшедшего, не понял, что случилось на самом деле.

– Но есть и другой рассказ, противоречащий этому, – запротестовал я и поведал ему о письме антиквария.– Согласно свидетельствам, о которых говорится в письме Пеппердайна, Фрит увидел, как солдаты грабят библиотеку, и выбежал, чтобы их остановить. Таким образом, он умер как доблестный ученый муж, обороняя книги.

Хозяин громко и презрительно фыркнул:

– Вздор! Библиотека из дома не видна.

– Вы уверены?

– Пойдемте, я вам покажу. Лучше всего площадь видна из столовой, и если и там библиотека окажется недоступной глазу, значит, в других комнатах и делать.нечего.

Мы направились по коридору, но тут Остин вскрикнул:

– Что вы делаете? Туда нельзя! Вы не столовую имели в виду!

Мистер Стоунекс взглянул на него спокойно и холодно:

– Нет, я имел в виду именно столовую.

– Кабинет, вы хотели сказать.

– Ничего подобного.– Он улыбнулся мне.– Там окна выходят на улицу.

– Здесь был кабинет настоятеля? – Я указал на дверь позади нас.

Он кивнул.

– Можно мне взглянуть? Я хотел бы проверить вашу гипотезу, что настоятель слышал, как офицер приказывал взять его заложником и, вполне вероятно, убить.

– Пожалуйста-пожалуйста.– Он стал рыться в кармане.– Эта комната всегда на замке.– На его лице появилась гримаса огорчения.– Жаль, но у меня нет при себе ключа. Я могу сходить за ним наверх, если это доставит вам удовольствие.

– Ни в коем случае, не стоит беспокоиться.– Я удивился, поскольку Куитрегард говорил, что мистер Стоунекс всегда носит ключи на цепочке.

С подчеркнутым равнодушием пожав плечами, он повел нас дальше по коридору. Спустившись затем на пару ступенек, он открыл дверь и впустил нас в столовую. Комната была большая, но с низким потолком и темная, с единственным тусклым источником света в дальнем конце. Стены были отделаны дубовыми панелями; в центре, занимая почти всю длину комнаты, помещался длинный стол. В конце стола, ближе к окну, догорала единственная свеча. Выглянув в окно, я убедился, что прямо перед ним находится собор, огромный и заслоняющий почти все остальное.

Приглядевшись, я с трудом различил в глубоких сумерках краешек библиотеки, выступавший из-за угла дома капитула.

– Дверь библиотеки много левее, ее не видно. Ее заслоняет дом капитула, – пояснил старый джентльмен, выглядывая из-за моего плеча.

Пришлось признать, что он прав. Осмотрев площадь, я установил, что отсюда видно одно из верхних окон дома Остина. Я сообразил, что это, должно быть, окно гостиной.

Тем временем свеча на столе оплыла и погасла.

Хозяин зажег газовый рожок, в его свете мне бросился в глаза портрет, висевший рядом. Проследив мой взгляд, хозяин пояснил:

– Это мой отец в молодости.

На портрете был изображен юноша в костюме, какие носили на рубеже веков. Тонкое, даже несколько женственное лицо говорило о любви к удовольствиям, но едва заметный звериный оскал не сулил ничего доброго тому, кто встал бы на пути этого человека. Рассматривая портрет, я решил, что улавливаю, несмотря на разницу в возрасте, сходство с нашим хозяином.

– Он был красивым мужчиной.

– Без сомнения, он разбил немало девичьих сердец. – Старый джентльмен усмехнулся.– Он провел бурную юность, то и дело впутываясь в неприятные истории. Несколько раз дрался на дуэли с разъяренными братьями и любовниками и почти вчистую промотал свое наследство. Однако он вовремя одумался, заключил выгодный брак и до конца жизни занимался отцовским банком. К сожалению, умер он молодым – следствие прежнего беспутства.

– Вы его помните? Он кивнул:

– Когда он умер, я был очень молод, но воспоминаний сохранилось немало. Он всегда искрился весельем. При его жизни дом был наполнен хлопотливыми слугами, звучала музыка, расхаживали нарядные гости, сияли огни, устраивались приемы, карточные вечера, обеды. Весь день и до поздней ночи приезжали и уезжали красивые кареты.

Он покачал головой, и я задумался над тем, как его жизнь, начавшаяся в атмосфере веселья и тепла, свелась к существованию старого отшельника в большом пустом доме, не имеющего ничего, кроме памяти о далеком прошлом. Внезапно я озяб.

Хозяин отвел нас назад в общую комнату и настоял, чтобы мы сели. Я добродушно проговорил:

– Мое единственное возражение опровергнуто, и я готов признать вашу версию убийства настоятеля весьма правдоподобной.

– Не знаю, почему вы употребили это слово. Фрита не убили – он был казнен. Его смерть была необходимым условием спасения многих жизней.

– Такой прагматический подход к человеческой жизни едва ли оправдан, – возразил я и в поисках поддержки обратил взгляд к Остину. Но он ограничился тем, что качнул головой, словно отказываясь высказать свое мнение.

– Это религиозный подход, основанный на моральных абсолютах, – совершенно бесстрастно ответствовал старик. – Я же придерживаюсь того гуманного воззрения, что человеческие интересы следует взвешивать на весах и делать выбор в пользу многих за счет немногих.

– Я и сам именую себя гуманистом, – вознегодовал я.– Но подобные воззрения отвергаю напрочь. Жизнь человеческая священна.

– Священна? – старый джентльмен.– Вы можете использовать это слово и одновременно называться гуманистом?

Прежде чем я нашелся что ответить, меня поддержал Остин:

– Куртин прав. Убийство – предельное зло, и убийце не избежать вечного проклятия.

Мистер Стоунекс круто повернулся и наградил его странным взглядом, которого я не понял. В тот же миг часы у двери начали бить последнюю четверть.

– У лее должно быть полшестого, – проговорил Остин.– Как бы нам не пропустить конец вечерни. Взгляни на свои часы, Куртин.

Немного удивленный его просьбой, я вынул часы:

– Да, ты прав.

– Почему эти часы в отличие от всех прочих ходят неверно? – внезапно спросил Остин старого джентльмена.– Им что-то мешает?

– Мешает?

– Тормозит гири?

Хозяин улыбнулся, пересек комнату и быстро открыл футляр часов. Спиной к нам он заглянул внутрь и сказал:

– Нет, там ничего нет.

Поворачиваясь, он, как мне показалось, что-то сунул в карман – ключ от футляра, подумал я, хотя не видел, чтобы он отпирал футляр.